Об этом, как и обо всем остальном, оба хранили молчание.
К тому же, когда баржа миновала Руан, они стали редко оставаться вдвоем. Снова появился Леонар… который, впрочем, всячески избегал Рауля. Возобновились некие тайные сборища. Берлина, запряженная неутомимыми лошадками, каждый день увозила куда-то Жозефину Бальзамо. Но куда? С какой целью? Рауль отметил про себя, что рядом с рекой находились три аббатства: Сен-Жорж-де-Бошервиль, Жюмьеж и Сен-Вандрий. Но если она все еще вела поиски в этих трех, значит ей не удалось ничего найти и она потерпела полное фиаско?
Эта мысль побудила его действовать. Он распорядился привезти ему велосипед, который оставался на постоялом дворе поблизости от Этиговых Плетней, и доехал на нем до окрестностей Лильбонна, где жила мать Брижитт. Там он узнал, что двенадцать дней назад (именно в тот день, когда Жозефина Бальзамо куда-то отлучалась!) вдова Русслен, заперев дом, отправилась в Париж, к дочери. А накануне вечером, как утверждали соседки, к ней приезжала какая-то дама.
В десять часов вечера Рауль возвращался на баржу, стоявшую в излучине реки ниже Руана. По дороге он обогнал знакомую берлину, которую, выбиваясь из сил, тащили измученные клячи Леонара. У самой реки Леонар спрыгнул с козел, открыл дверцу, наклонился, извлек из кареты безжизненное тело Жозины и взвалил его на плечо. Рауль соскочил с велосипеда и подбежал к нему. Вдвоем они перенесли молодую женщину в каюту, куда вскоре спустилась и чета Делатр.
– Позаботьтесь о ней, – сурово сказал Леонар слугам. – Она потеряла сознание. Скорее! И не вздумайте уйти отсюда!
Он вернулся к берлине и уехал.
Всю ночь Жозефина Бальзамо бредила, и ее речи были столь бессвязны, что Рауль не смог уловить в них никакого смысла. На следующее утро ей стало легче; ближе к вечеру Рауль съездил в соседнюю деревню, где купил руанскую газету. И в разделе городских новостей прочел следующее:
Вчера днем в жандармерию Кодбека обратился местный дровосек, который заявил, что слышал женские крики, доносившиеся из заброшенной печи для обжига извести на опушке Моливриерского леса. Жандармерия отправила на поиски сержанта и капрала. Когда представители власти подходили к опушке леса, где находится печь, они увидели, как двое неизвестных мужчин тащат женщину к экипажу с зашторенными окнами, стоявшему неподалеку. Рядом с ним ждала какая-то дама.
Когда жандармы обогнули насыпь, экипаж уже уехал. Они немедленно начали преследование, которое обещало быть недолгим и завершиться успехом. Однако экипаж был запряжен такими быстрыми лошадьми, а возница, очевидно, так хорошо знал местность, что злоумышленникам удалось ускользнуть по ведущему на север лабиринту многочисленных холмистых дорог между Кодбеком и Мотвилем. К тому же надвигалась ночь, помешавшая установить, куда скрылись похитители.
«И они этого никогда не узнают, – уверенно сказал себе Рауль. – Никто, кроме меня, не сможет восстановить факты, потому что только мне известна подоплека этого дела».
Поразмыслив, Рауль пришел к следующим выводам: «Совершенно очевидный факт: в заброшенной печи для обжига извести находится вдова Русслен под надзором их сообщника. Жозефина Бальзамо и Леонар, которые выманили ее из Лильбонна, приходят туда каждый день, пытаясь выудить из нее нужные сведения. Вчера допрос был, несомненно, проведен с большей жестокостью. Вдова Русслен кричала. Явились жандармы. Но сообщникам удалось ускользнуть. По дороге они доставили пленницу в другое узилище, приготовленное загодя, и таким образом снова замели следы. Но все эти треволнения вызвали у Жозефины Бальзамо нервный припадок, которыми она давно страдает. Она потеряла сознание».
Рауль развернул топографическую карту. От леса Моливриер до баржи «Ветреница» – тридцать километров по прямой. Значит, вдову Русслен держат взаперти где-то справа или слева от дороги.
«Итак, – сказал себе Рауль, – поле борьбы очерчено, и я не буду медлить с выходом на него».
На следующий день он принялся за работу: прогуливаясь по нормандским дорогам и опрашивая местных жителей, он старался узнать, где проезжала и где останавливалась «старая берлина, запряженная двумя клячами». Логика подсказывала, что рано или поздно ему удастся это выяснить.
В те дни любовь Жозефины Бальзамо и Рауля была особенно жадной, особенно страстной. Молодая женщина, зная, что ее разыскивает полиция, и помня, как она еле ускользнула от нее на постоялом дворе Вассёр в Дудвиле, не осмеливалась теперь покидать баржу и разъезжать по дорогам Ко. И каждый раз, когда Рауль возвращался после очередной своей экспедиции, они бросались в объятия друг друга с отчаянным желанием вкусить радости, которым, как оба предчувствовали, скоро придет конец.
Это были мучительные радости двух влюбленных, которых вот-вот разлучит судьба. Неискренние радости, отравленные сомнениями. Оба догадывались о тайных умыслах друг друга, и, когда они сливались в поцелуе, каждый из них знал, что другой, по-прежнему любя, вынашивает враждебные планы.
– Я люблю тебя, люблю, – отчаянно повторял Рауль, а сам лихорадочно искал способ вырвать мать Брижитт Русслен из лап Калиостро. Иногда они льнули друг к дружке с неистовством противников, вступивших в схватку. В их ласках была грубость, во взглядах – угроза, в мыслях – ненависть, в нежности – отчаяние. Они будто следили друг за другом, чтобы отыскать самое уязвимое место и нанести туда решающий удар.
Однажды Рауль проснулся посреди ночи от неясного чувства тревоги. Жозина подошла к его кровати и при свете лампы склонилась над ним. Он вздрогнул. Ее прелестное лицо, как всегда, улыбалось. Но почему эта улыбка показалась Раулю такой злобной и жестокой?
– Что с тобой? – спросил он. – Что ты от меня хочешь?
– Ничего, ничего… – сказала она рассеянно и отошла.
Но тут же вернулась, держа в руке фотографию:
– Я нашла это в твоем бумажнике. Не могу поверить, что ты постоянно носишь ее при себе. Кто это?
Он узнал Клариссу д’Этиг и нерешительно ответил:
– Даже не знаю… просто чья-то карточка…
– Перестань, – резко сказала она, – не лги мне. Это – Кларисса д’Этиг. Думаешь, я ее никогда не видела и не знаю о вашей связи? Она была твоей любовницей, ведь так?
– Нет-нет, никогда, – живо возразил он.
– Она была твоей любовницей, – повторила Жозина, – я в этом уверена, она любит тебя, и между вами ничего не закончилось.
Он пожал плечами и уже собрался сказать несколько слов в защиту девушки, когда Жозина произнесла:
– Довольно об этом, Рауль. Ты предупрежден, и так даже лучше. Я не буду искать с ней встречи, но, если однажды она попадется у меня на пути, ей несдобровать.
– И тебе тоже, Жозина, если ты тронешь хоть один волос на ее голове! – неосторожно вскричал Рауль.
Она побледнела. Ее подбородок слегка задрожал, и, положив руку на шею Рауля, она пробормотала:
– Значит, ты посмел встать на ее сторону против меня!.. Против меня!
Холодная рука судорожно сжалась на его горле. Рауль почувствовал, что Калиостро сейчас его задушит, и рывком встал с кровати. Теперь уже испугалась она и, ожидая нападения, выхватила из корсажа стилет, лезвие которого блеснуло в свете лампы.
Они стояли лицом к лицу, готовые броситься друг на друга, и это было так мучительно, что Рауль тихо сказал:
– О Жозина! Как грустно! Возможно ли, что мы дошли до такого?!
Обессилев, она упала на стул, и Рауль бросился к ее ногам.
– Поцелуй меня, Рауль… поцелуй меня… и не будем больше ни о чем думать.
Они страстно обнялись, но он заметил, что она так и не выпустила стилет из руки… чтобы воткнуть его Раулю в затылок, ей было достаточно одного движения.
Тем утром, в восемь часов, он покинул «Ветреницу».
«Я не должен заблуждаться на ее счет, – сказал он себе. – Любовь? Да, она любит меня, любит искренне и хотела бы, как и я, любви безоглядной. Но это невозможно. Душа ее враждует со всем миром. Она не доверяет никому и ничему, и прежде всего – мне».
