– Послушайте-ка их, – сказал юноша.

Разговор, который вели четверо мужчин на пороге дома, доносился до них совершенно отчетливо, и они услышали, как один из них – без сомнения, жандарм – повелительно спрашивает:

– Так вы уверены, что она иногда жила здесь?

– Совершенно уверен… тому и доказательство есть: один из двух сундуков, которые она оставила на хранение, подписан ее именем: госпожа Пеллегрини. И потом, матушка Вассёр – достойная женщина, разве не так?

– Достойнее матушки Вассёр нет никого на свете; вся округа это знает!

– Так вот! Матушка Вассёр заявляет, что эта госпожа Пеллегрини приезжала время от времени провести у нее несколько дней.

– Черт возьми! Между двумя ограблениями.

– Именно так.

– Выходит, эта Пеллегрини – крупная рыба?

– Еще какая! Кражи со взломом. Мошенничество. Хранение краденого. Словом, это непростое дело… вдобавок у нее куча сообщников.

– У вас есть описание примет?

– И да, и нет. У нас есть два совершенно разных портрета. Один – давнишний, другой – недавний. Что касается ее возраста, то он указан как «от тридцати до шестидесяти».

Они расхохотались, потом суровый голос продолжил:

– Но вам удалось выйти на след?

– И да, и нет. Две недели назад она орудовала в Руане и Дьеппе. Потом ее след затерялся. Он снова возник на железной дороге, но там мы опять его потеряли. Поехала ли она дальше до Гавра или сделала пересадку на Фекан? Проверить это невозможно. Она просто исчезла. А мы в тупике.

– А почему вы приехали сюда?

– Случайно. Один служащий на вокзале, доставлявший сюда багаж, вспомнил, что на одном из сундуков увидел имя Пеллегрини, полузакрытое оторвавшейся наклейкой.

– Вы опрашивали других пассажиров или здешних постояльцев?

– О, постояльцев здесь почти не бывает!

– Однако мы видели какую-то даму, когда приехали.

– Даму?

– Совершенно точно. Мы еще не успели спешиться, когда она вышла из дома, через эту дверь. Правда, она сразу же вернулась, как будто не хотела, чтобы ее заметили.

– Не может быть!.. Дама, одна, на постоялом дворе?..

– Некая особа в сером платье. Опознать ее мы не сможем. Но вот серое платье – да… И шляпу тоже… шляпу с лиловыми цветами…

Четверо мужчин замолчали.

Весь этот разговор Рауль и графиня выслушали, глядя друг другу в глаза и не проронив ни звука. При упоминании каждой новой подробности лицо Рауля становилось все жестче. В ее же лице не дрогнула ни одна черточка.

– Они идут… идут… – глухо сказала молодая женщина.

– Да, – отозвался он. – Пора действовать… они вот-вот поднимутся и застанут вас в этой комнате.

Жозефина не стала избавляться от шляпы. Рауль только слегка отогнул на ней поля, убрал лиловые цветы и завязал ленты под подбородком – так, что лица почти не было видно. И напоследок дал указания:

– Я освобожу для вас путь. При первой же возможности отправляйтесь спокойно во двор фермы, где стоит ваша берлина. Садитесь в нее, и пусть Леонар держит вожжи наготове…

– А вы? – спросила она.

– Я присоединюсь к вам через двадцать минут.

– А если они вас арестуют?

– Меня не арестуют, и вас тоже. Только никакой спешки. Не бегите. Сохраняйте хладнокровие.

Рауль подошел к окну и посмотрел вниз. Стражи порядка как раз входили в дом. Он перелез через подоконник, спрыгнул в сад и, вскрикнув, словно испугавшись, что его увидели, бросился бежать со всех ног.

Позади него тут же раздались вопли.

– Это она!.. Серое платье, сиреневая шляпа! Стой, или я буду стрелять!..

Одним прыжком Рауль перелетел дорогу и оказался на пашне… затем взобрался по склону и прошел через какую-то ферму. За ней возник новый склон… новая пашня… Потом тропинка, огибающая еще одну ферму между двумя колючими изгородями…

Он обернулся: преследователи, немного отставшие, не могли его видеть. За несколько секунд он избавился от платья со шляпой и бросил их в кусты. Торопливо нахлобучил матросскую фуражку, закурил сигарету и двинулся назад, засунув руки в карманы.

Когда он дошел до угла, ему навстречу выскочили двое запыхавшихся полицейских.

– Эй, матрос! Вам сейчас встретилась женщина? Женщина в сером?

Он подтвердил:

– Конечно… которая бежала, верно? Какая-то сумасшедшая…

– Да! Где она?

– Забежала на ферму.

– Каким образом?

– Перелезла через ограду…

– Давно?

– И двадцати секунд не прошло.

Мужчины поспешно двинулись вперед, а Рауль продолжил свой путь, да еще и приветливо поздоровался с прибывшими жандармами; так небрежным шагом он вышел на дорогу – чуть дальше постоялого двора и очень близко к повороту. Впереди, в сотне метров, виднелся двор с буками и яблонями, где ждала берлина.

Леонар восседал на козлах с хлыстом в руке. Жозефина Бальзамо сидела в карете; дверцу она оставила приоткрытой.

Рауль скомандовал:

– Леонар, в Ивто!

– Как же так! – возразила графиня. – Мы же проедем мимо постоялого двора!

– Главное, что никто не видел, как мы из него вышли. К тому же дорога пустынна… воспользуемся этим. Езжай трусцой, Леонар… В темпе порожнего катафалка, который возвращается с кладбища.

Они действительно миновали постоялый двор. И увидели, что полицейские и жандармы бредут через поля обратно. Один из них размахивал серым платьем и шляпой. Остальные возбужденно жестикулировали.

– Они нашли ваши вещи, – сказал Рауль, – и знают, чего ожидать. Теперь они ищут не вас, а меня – матроса, которого встретили по дороге. А на карету они даже не обратили внимания. И если бы им сейчас сказали, что в этой берлине скрывается госпожа Пеллегрини и ее сообщник-матрос, они бы недоверчиво расхохотались.

– Они снова допросят матушку Вассёр.

– Как-нибудь выпутается!

Когда стражи порядка остались далеко позади, Рауль велел прибавить ходу.

– О! – воскликнул он, когда лошадки рванулись вперед с первым же ударом хлыста. – Бедные клячи так долго не выдержат! Сколько они уже несутся рысью?

– С самого утра, от Дьеппа, – ответила графиня, – где я провела ночь.

– Куда мы едем теперь?

– К Сене.

– Вот это да! Шестнадцать-семнадцать лье в день в таком темпе! Это невероятно.

Она не ответила.

Между двумя передними окошками было узкое зеркальце, в котором Рауль увидел отражение Жозефины Бальзамо. На ней было темное платье и легкая ток[12] с густой вуалью, которая полностью закрывала лицо. Теперь она подняла ее и, достав из багажной сетки кожаный ридикюль, вынула из него старинное ручное зеркальце в золотой оправе, туалетные принадлежности, флаконы, помаду, щетку, кисти…

Взяв зеркало, она долго рассматривала свое усталое, постаревшее лицо.

Затем вылила на блестящую поверхность несколько капель из крохотного флакона, протерла стекло шелковой тряпочкой и снова посмотрелась в него.

Рауль сначала ничего не понял и только увидел, как сурово она разглядывает свое угрюмое отражение.

Десять-пятнадцать минут она молчала, и только взгляд ее был средоточием мысли и воли. Первой появилась слабая, робкая, как первый лучик зимнего солнца, улыбка. Через несколько мгновений она стала смелее, раскрываясь в каждой черточке лица прямо на глазах изумленного Рауля. Уголки губ приподнялись. Кожа порозовела. Плоть под ней будто напряглась. Щекам и подбородку вернулась их совершенная девическая округлость, и нежное лицо Жозефины Бальзамо засияло молодостью и красотой.

Чудо свершилось.

«Чудо ли? – подумал Рауль. – Нет. Чудо, скорее, обладать такой силой воли. Все это – результат ясной и упорной мысли, которая не допускает поражения и восстанавливает дисциплину там, где царили смятение и слабость. А остальное – флакон, волшебный эликсир – обычный спектакль».

Он взял зеркало и осмотрел его. Это явно был тот предмет, который упоминали на собрании в Этиговых Плетнях, – тот самый, которым графиня Калиостро пользовалась при встрече с императрицей Евгенией. Зеркало в узорной раме, с многочисленными вмятинами от ударов на золотой пластине сзади.