Активисты NWRO требовали безусловного базового дохода, а не программ по созданию рабочих мест, оспаривая идею, что человек должен ходить на работу, чтобы зарабатывать себе на жизнь. Лоретта Доменчич, организаторка WRO в Милуоки и представительница коренного населения Америки, отмечала, что до колонизации на континенте существовали институты, аналогичные безусловному базовому доходу: «В соответствии с принципом уважения к человеческому достоинству в племени должно быть место для любого человека вне зависимости от его способностей, будь он вождем или калекой, пожилым или беспомощным». В период президентства Ричарда Никсона NWRO почти удалось добиться своей цели. Никсоновский «План помощи семьям» предполагал предоставление безусловного базового дохода более чем десяти миллионам семей – правда, размер выплат должен был быть ниже требуемых NWRO 5500 долларов в год на семью из четырех человек (около 35 тысяч долларов по современному курсу)[110].
Тот факт, что движение за право на социальное обеспечение едва не добилось принятия закона, гарантировавшего безусловный доход любому гражданину вне зависимости от семейного положения и наличия работы (а также тот факт, что соответствующий закон был предложен президентом-консерватором), напоминает нам о существовании альтернативных точек зрения на работу и семью. Однако в 1970-е годы маятник качнулся в обратную сторону. Снижение прибылей, зарождение аутсорсинга и инфляция привели к тому, что человечество внезапно включилось в дележку уменьшающегося пирога. Вместо безусловного базового дохода и социального обеспечения мы получили стереотип «королевы пособия»[111]. Аборт считается аморальным поступком для женщины, но не менее аморальным считается рожать ребенка, не имея для этого необходимых материальных условий. В то же время женщин, получающих помощь от государства, демонизируют. Словно желая подчеркнуть, какая это давняя традиция, Рональд Рейган, говоря о необходимости сокращения государственных выплат, рассказал историю о «юной леди… которая получает продовольственные карточки на основании того, что она студентка, изучающая колдовство»[112].
В результате того, что получающие пособие чернокожие женщины превратились в объект ненависти (утверждалось, что они, отказываясь от оплачиваемой работы, одновременно подрывают институт семьи и трудовую этику), началось медленное разрушение государства всеобщего благосостояния, на смену которому приходил новый неолиберальный порядок. Левые, придерживавшиеся идеи о том, что работа способствует освобождению женщин, практически ничего не смогли противопоставить неолиберальному повороту[113].
Но одна феминистская группа, вдохновлявшаяся идеями NWRO и итальянским операистским[114] («воркеризм») движением 1970-х годов, предложила альтернативу, бросившую вызов широко распространенным представлениям о работе и семье. Кампания «За оплачиваемую работу по дому» не достигла поставленных целей, но ее организаторы по сей день продолжают бороться и подавать пример другим активистам[115].
Участники кампании «За оплачиваемую работу по дому» восприняли у операистского движения идею о том, что капиталистическое производство стерло разделение между «обществом» и «рабочим местом», превратив все социальные отношения в производственные. Как указывали активисты, «социальная фабрика» начинается дома, а домашний труд жизненно важен для капиталистической системы, так как именно он обеспечивает воспроизводство рабочей силы. Исходя из этого, они доказывали, что работа по дому должна оплачиваться. Сельма Джеймс, одна из ведущих теоретиков движения, писала: «Добиваясь оплачиваемой работы по дому, мы доказываем, что домашний труд, подобно любому другому труду при капитализме, является принудительным, и мы выполняем его не потому, что нам это нравится, а потому, что мы, как и все остальные трудящиеся, понимаем: в противном случае наши дети будут обречены на голод»[116].
Центральной для движения была идея о том, что отказ от работы по дому – забастовка вроде той, что устраивают рабочие на предприятиях, – открывает домохозяйкам путь к обретению власти. Женщины, устраивавшиеся на оплачиваемую работу, также отказывались от домашнего труда, но для многих из них это вовсе не означало эмансипацию – напротив, им приходилось выполнять низкооплачиваемую и скучную работу, не сильно отличавшуюся от той, которая ждала их дома после окончания смены. Требуя оплаты домашнего труда, активистки указывали, что работа по дому – это тоже работа и что они хотели бы тратить на нее меньше времени. Тем самым они заявляли: «Мы – это не наша работа»[117].
Кроме того, борьба за оплачиваемый домашний труд давала им возможность отказаться от навязанной идентичности и гендерных ролей. Как отмечали активистки, представление о том, что работа по дому и рождение детей – это естественные для женщин занятия, удовлетворяющие некие глубинные женские потребности, оказало формирующее воздействие на всех женщин, в том числе на тех, кто мог позволить себе нанимать других людей (обычно тоже женщин), чтобы те выполняли за них домашние дела[118].
У движения за право на социальное обеспечение участницы кампании «За оплачиваемую работу по дому» почерпнули идею о том, что женщины лишены свободы и дома, и на работе. Они хотели иметь время на себя, иметь возможность свободно исследовать любовь и сексуальность за пределами отношений власти и труда. Квир-участницы движения отмечали, что стигматизация лесбиянства способствовала укреплению патриархата и трудовой дисциплины внутри семьи. Женщины, работавшие в детских учреждениях и больницах, подчеркивали, что обесценивание их труда дома приводит к его обесцениванию и за его пределами. Насилие в отношении женщин, утверждали они, представляет собой форму трудовой дисциплины: мужчины ведут себя как начальники, стремящиеся держать подчиненных в узде. Кампания «За оплачиваемую работу по дому» предлагала оптику, которую можно было применить ко всем политическим столкновениям, – она была тем ключевым элементом, что отсутствовал в большинстве подходов к изучению капитализма и гендера[119].
Хотя многие смеялись (и продолжают смеяться) над идеей, что за работу по дому можно платить, нет никаких сомнений в том, что во многих случаях домашний труд все-таки оплачивается. Вслед за организаторами движения за право на социальное обеспечение экономистка Нэнси Фолбре пишет: «Если бы две матери-одиночки, каждая с двумя детьми в возрасте до пяти лет, сидели бы с детьми друг друга по восемь часов пять дней в неделю и платили бы друг другу минимальную федеральную зарплату в размере 7,25 доллара в час, то обе смогли бы претендовать на налоговый зачет за заработанный доход[120] и получить в общей сложности 10 тысяч долларов практически за ту же самую работу, которую в обычной ситуации они выполняют бесплатно, сидя с собственными детьми». Участницы движения «За оплачиваемую работу по дому» отмечали, что государство оказывает финансовую помощь приемным родителям, а суды присуждают компенсации мужчинам, чьи жены получили травмы, на том основании, что они лишены возможности «предоставлять услуги» своим супругам[121].
Новый дискурс любви к работе формировался в то время, когда зарплаты снижались, а заводы закрывались или автоматизировались. Участницы движения «За оплачиваемую работу по дому» в 1970-е годы одними из первых увидели, к чему все идет. Сдвиги в экономике стали заметны в Нью-Йорке и других крупных городах, где бюджетный кризис стал причиной перехода к режиму жесткой экономии. Подобно Кассандре, активистки предупреждали, что феминистки выходят на рынок труда именно в тот момент, когда он начинает рушиться. Предполагалось, что женщины выправят ситуацию, устроившись на оплачиваемую работу и одновременно продолжая заниматься домашним трудом в прежних масштабах. Новые социальные консерваторы плечом к плечу с неолибералами пытались укрепить традиционную нуклеарную семью в тот момент, когда государство начало проводить политику, направленную на усиление эксплуатации труда и восстановление протестантской трудовой этики, которая теперь основывалась на силе закона, а не на личном выборе человека[122].
