«А Жучка-то уже брюхатая» – подумалось ему, и эта мысль снова погрузила в тоску. Антон тут же пожалел, что схомячил хлеб, потому как от него, или от тоски, жрать захотелось ещё сильней. Завернул на тропку к околице, и на выходе из села заметил друзей. Антон приободрился, чтобы они не заметили его невыспавшегося вида, гордо вскинул белобрысую голову и подумал: село у них не большое совсем – тридцать с лишним дворов, а ведь есть сёла и по сотне дворов, а людей в таких по тысяче, в большее количество Антоха не верил. Но вот в городах народу, как ни крути больше. По улице не пройдёшь, чтоб с кем-то лбами не встретиться.

– Чё стоим, кого ждём?! – крикнул он издалека, отгоняя этим криком тоскливые мысли, а также интерес и надежду переехать в большой город.

– Тебя, чертяка ногастый, кого ж ищо! – выкрикнул в ответ Санька, шустрый паренёк небольшого роста, с пепельными короткими волосами.

– Давай быстрей, – поспешно добавил неразлучный дружок Саньки Игнат, – а то пока тебя дождёшси, всю рыбу перетаскають!

Игнат покрутил рыжеволосой головой, посматривая, слышит кто-нибудь разговор или нет, и также громко добавил:

– А где уда твоя?! Мы на рыбалку собрались али куда?!

Антон сообразил, что Игнашка ломает комедь для тех, кто может их увидеть и услышать, стукнул себя по лбу, и, несмотря на то, что подошёл к ребятам близко, прокричал о своей забывчивости. Санька в ухо Антохи, излишне громко, возвестил, что ничего страшного в забывчивости нет, а только лишь удочкой – одни дураки рыбу таскают. Посмеялись да отправились в сторону реки.

Федька, самый младший из компании, но самый здоровый, с котомкой за спиной вышагивал легко впереди, покрикивал поспевать за ним, а не плестись сзади как гуси кучкой на купание. Антона это задело, как-никак, а он самый длинный, всегда ходит впереди всех, легко всех обгоняет, а тут малый, пусть и здоров в плечах, но младше почти на два года, легко и широко шагает впереди него. Он оторвался от общей кучи и, быстро нагнав Фёдора, пошёл рядом с ним.

Антон шёл и удивлялся парню, шагавшему рядом. Федька то смотрел в небо, то на лес, на траву, растущую на дороге и по её сторонам, вздыхал облегчённо и постоянно улыбался.

– Ты чего такой весёлый? – не выдержал, наконец, Антон.

– Да ты и сам особо никогда грустным не бываешь, – с беззаботной улыбкой ответил Федя.

– Это да, правильно приметил, – кивнул Антоха и попытался поддать в голос баса, передразнивая отца Георгия, нараспев добавил: – Так как уныние, неразумный сын мой, грех великий и тяжкий есть.

– А мне сейчас идти хорошо, легко – не то, что зимой по сугробам. Птички поют, кузнечики стрекочут, а зимой, только ветер воет да деревьями скрипит. Эхх, нет, сейчас лучше и веселей!

– А куда ты зимой ходил? Рыбу в проруби таскать?

– Вот ещё! – фыркнул Федька. – С мамкой к учителю ходили. Правда, тогда он ещё не был моим учителем.

– Это ты кузнеца пришлого так величаешь? Про него много чего в селе брешут. Я вот спросить тебя хочу: хоть маленько правды в этих россказнях есть?

Федька напрягся, но, подумав немного, решил, что от правды вреда не будет. Митрич и сам всегда ему говорил: «Рано или поздно, но ложь тянет за собой столько закавык, сколько правде и не снилось». Но также он говорил, что Федя не обладает житейской мудростью или, попросту говоря, хитростью. Фёдька подумал и решил схитрить.

– А чего брешут? – невинно вылупил глаза на Антоху Федька.

– Да ничего! – выпалил Антон, соображая, издевается над ним парень, или правда, такой непонятливый. – Как будто, ты не знаешь, что о кузнеце в селенье судачат. Что колдун он, что сам чёрт ему в работе помогает за души людские. Но мне вот про то, что он в волка может обратиться, жуть как интересно. Истина али нет?

– Это как так? – опять уставился Фёдор на попутчика.

От непонятливости «здоровенного лба» Антон тяжело выдохнул и пояснил:

– Ну как, как, вот так! Кузня же есть, он железку кинет, через неё перепрыгнет, как ты через костёр, а приземлится уже волчара лютый. Вот так как-то. А потом днями и ночами по лесу шерудит, зверьё разыскивает, чтоб пожрать чего. Опосля домой возвернётся, а там железка лежит, через которую он сигал. Опять через неё, но теперь уж волком, а на другой стороне – Митрич сызнова человек. Тут главное железку не убирать, она душу его человечью хранит. Уберёшь – душу потеряет, не сможет в человека волк вернуться. Будет шарить по округе, душу свою человечью разыскивать, а как найдёт, кто железяку стыбрил, так и хана вору.

Антон видел, как паренёк напрягся, глаза забегали, улыбка с лица ушла и её сменила осенняя хмурость.

Этих слухов Федька не слышал, но он в последнее время к россказням о Митриче и не прислушивался, а железяк возле кузницы всегда немало валялось. А вдруг правда? Но он за учителем такого никогда не замечал. В лес Митрич ходил, и один ходил, и с Федькой, а последние дни с Нюркой. Когда травы искали, когда к Сеньке бегали, но чтоб и волком?!.. И Сенькины лошади его никогда не боялись.

С лица Фёдора исчезла задумчивость, и он тряхнул головой.

– Да не! Сказки всё это! Волков лошади боятся, а дядьку Митрича никогда. Вон он их скока подковал! Тучу цельную, несметную. Во скока!

Федька раздвинул руки так широко, что чуть не смазал приятелю по любопытному носу. Антон отскочил в сторону, а Федька с запалом продолжил:

– Враки всё! Это их Гришка распускает, потому что они с Митричем по божьим вопросам расходятся. Отец Григорий говорит, что от бога всё, Митрич и не спорит, только твердит: «Какой же это милосердный бог, что болезни, глад да мор насылает?». Или говорит, что нас да мир не бог создал, а дьявол. Люди же злые, войну вот опять учинили, разве может добрый и милосердный бог такому потакать? А на земле что деется? Несправедливость кругом, разве может добрый бог такое допускать? Значит, он не добрый. Может, Митрич прав. Вона как многие себя ведут, а бог не карает. Содому с Хаморой спалил, а за что?! Тама и дети малые совсем были, а ничего, можно значит. Далеко и ходить не надь, вот Илюху возьмём. За что бог его болячкой зловредной покарал? Илюха что, дюже грешен был? Он малец совсем был. Хорошо, хоть Митрич вылечил. Но всё ж таки не совсем: дыхалка до сих пор слабенькая, чуть пробежит али поработает чуть больше – задыхается. Но мамка всё одно не нарадуется на него глядючи. А отец Георгий всё равно Митрича мужложцем каким-то обзывает, а теперь ещё и волком. Брешет он, как попова собака!

Тут Федька смутился, вспомнил, что ему говорил Митрич, и, обернувшись ко всем, тихо проговорил:

– То…только… Только я вам ничего про бога не говорил, хорошо? Митрич говорит, если кто от тебя это услышит, тебе напакостить могут. Не говорил, ладно?

Ребята, застывшие на дороге, широко открытыми, удивлёнными глазами смотрели на Фёдора. Спустя секунду они кивнули, а Санька, почесав за ухом, заявил:

– Дык оно, конечно, не слушали мы ничего, правда, мужики? Только вот откуда ты всего набрался, неужто от Митрича? Интересному он там тебя учит. Я-то думал, только кузнечному делу да лекарству. А вот что за мужеложцы, мне самому знать любопытно. Поп Георгий всё твердит про них, а кто такие не разъясняет.

– Да и не надо тебе знать, стыдо́ба одна, – расхохотался Игнат.

– Это почему ж не надо?! – выкрикнул, развернувшись к нему Саня – Знаешь, так втолкуй нам, что за черти такие?

– Ну ладно, слухай, – вздохнул рыжеголовый. – Ты вот на Симку свою любуешься, а уда твоя под подбородок подскакивает. Ты не смущайся, я и сам такой, посмотрю и подскакивает.

– На мою Симку?! – сжав кулаки, взвыл Санька. – Друг называется, да я тебе…да я… Сейчас зубы собирать будешь! Никуда мы не пойдём, прям здесь прибью…

– Остановись, заполошный! – выкрикнул Игнат – Как я с тобой ещё дружу только. Ты, Санька, из-за гонора свово, голову быстро сложишь, коль обуздать себя не сможешь. Чё в селе, окромя Симки девок нету?

Санька опустил глаза к земле, смутился, но тут же топнул ногой и проворчал: