— Так все же, почему?

— Наверное, потому что люблю, — произнесла она еле слышно и вышла, так и не найдя в себе сил обернуться.

Дорога до своих покоев не запомнилась. Кажется, Этэйн бежала. Хлопнула деревянная дверь, отрезая молодую королеву от внешнего мира. Дернулись тяжелые прикроватные шторы. Этэйн рухнула на кровать. Подушки заглушили крик. Боль, отчаяние, страх, непонимание выплёскивались из души, оставляя после себя выжженное поле. Она сама не заметила, как заснула. Забылась холодным липким сном, в котором раз за разом пыталась ухватиться за тонкую алую нить, но та тлела и рвалась. Тонкие пальцы хватали пустоту, а тело камнем летело вниз.

Пробуждение вышло тяжелым. Этэйн увидела в руках флейту и отбросила ее словно гремучую змею. Подтянула колени к подбородку и задумалась. События последних суток никак не желали выстраиваться в общую картину. Слишком все быстро, страшно, непонятно.

Этэйн совершенно некоролевским жестом вытерла ладонью раскисший нос и отодвинула на край сознания нахлынувшие эмоции. Слезы мыслям не помогут. В груди до сих пор саднило. Прошедшая ночь все не шла из головы. Что из этого было правдой, а что видением? И кому понадобилось насылать морок на нее? Этэйн нахмурилась и стала перебирать события последних дней.

Король смертельно ранил Айлиля, а ее взял по праву мужа. После она, видимо, призвала остатки дара… и что? Предрекла гибель дома да Дерга или прокляла его? Впрочем, неважно. Итог один. Эохайд умрет так и не дождавшись наследника. И чем яростней он будет противиться судьбе, тем скорее смерть его настигнет. Молодая королева приняла эту мысль и отложила на время. Сейчас судьба супруга волновала ее меньше всего. В отличие от принца.

Она сама обрабатывала Айлилю раны. Не нужно быть сестрой милосердия, чтобы понять: с такими не живут. Вспоротый кишечник, инфекция и отцовская ненависть способны убить за несколько часов. Лекарь со слабым даром гальдра подтвердил это, пробормотав напоследок, что лишь рука, нанесшая рану, может излечить ее. Это был конец.

Собственная беспомощность злила. Как она жалела в тот миг, что физически не в состоянии притащить короля Эохайда к умирающему сыну и заставить его исправить содеянное.

Айлиль. Он, действительно, метался в бреду. Наливая зелье в воду, Этэйн чувствовала на себе взгляд лорда Смерти. Холодный, уверенный. Тот, кто пришел за принцем, не торопился, знал, что не опоздает. Матушкино зелье должно было лишь облегчить страдания, но не отсрочить час смерти.

Этэйн ухватилась за эту мысль и принялась ее распутывать. Лукавый беззаботный взгляд Айлиля стал тяжелым и изучающим. В первые минуты ей и вовсе показалось, что принц видит ее впервые. Из слов исчезла легкость, а движения приобрели нечеловеческую плавность. Смерть меняет. Возможно… но не цвет глаз. И ведь он так и не притронулся к матушкиному зелью. Словно не терзала его страшная рана. А вчера, в навеянном музыкой мороке, ей показалось, что рядом кто-то другой. Знакомый и одновременно совершенно чужой. Словно Айлиля подменили.

Подменили…

Додумать не удалось. В дверь постучали. На пороге возникла курносая девица.

— Госпожа Брайн, наша кухарка, велела принести вам бульон с белым хлебом.

Этэйн подскочила и втянула служанку в покои.

— Отлично, ставь поднос и следуй за мной. Заодно поможешь мне переодеться.

И пока служанка не успела прийти в себя, спросила, то, о чем боялась даже думать: — Когда умер принц?

— Так, позавчера… Завтра на рассвете прощание. Костер готов, но слуги в смятении. Они не знают: ждать короля или нет.

Этэйн сжала руки в кулаки. Вот значит, как…

— Нет не ждать. Обряд пройдет вовремя. Я сама зажгу погребальный костер. — Она словно эхо услышала свой голос и не без гордости отметила, что тот не дрожит. — Подготовь мне траурное платье… Эта ночь и впрямь будет последней.

Служанка с уважением посмотрела на молодую королеву. Кто бы мог подумать, что маленькая черноволосая дочь короля Мерсии на поверку окажется сильнее их собственного правителя.

С последними лучами заходящего солнца королева Ирина Этэйн да Дерга вошла в покои принца. Черное шелковое платье шуршало словно листва в ночном лесу. В сложной прическе блестела золотая диадема, а шею украшало тяжелое ожерелье из рубинов.

— Ты прекрасней великой Дану, — принц смотрел, не отрывая глаз. Он не изучал ее как в первый день, не хмурился, как во второй. Голодом и страстью был наполнен этот взгляд.

— Видел воочую? — Этэйн подошла к кубку с зельем и обнаружила его нетронутым. — Хоть бы потрудился вылить. Кто ты? — Она резко повернулась к принцу и успела заметить призрачные рога, венчавшие его голову. Интерес толкнул вперед.

— Узнала? — вкрадчивый голос терпким медом разлился по венам.

Этэйн отрицательно замотала головой.

— А так?

Очертания принца поплыли, словно капли дождя на мутном стекле, и перед королевой предстала ожившая сказка. Жуткий в своей нечеловеческой красоте сид. Высокий, изящный, сереброволосый. Этэйн смело его внутренней мощью. Тонкие ветвистые рога украшали дубовые листья и ягоды омелы. По краю зеленой туники танцевали вышитые журавли. Сомнений не было: перед ней стоял сам Царь Бернамского леса. Легендарный туат старшей ветви. Он сощурил изумрудные глаза, явно довольный тем эффектом, что произвел, и повторил:

— Ну что, теперь то ты узнала меня Бадб Морриган, туата нечестивого двора?

Глава V. Отречение

Перед глазами Этэйн промчались века. Не истинное, но древнее имя, произнесённое из нужных уст, запустило цепь воспоминаний. Словно картины мелькали ее перерождения, вплоть до самого первого, где она голодная до чужих страстей летала черной птицей и разжигала распри. Воевала и была повергнута, обманывала и была предана, любила и питала ненавистью все живое. Тысячу лет длилась ее жизнь, и почти пятьсот продолжалась агония. Хрупкие женские тела сменялись одно другим, пока дар сеять хаос не иссяк целиком. Но в какой бы семье она ни рождалась, всегда вокруг были власть, предательство и смерть.

Не она их порождала. Просто Дану умела наказывать провинившихся дочерей. И теперь в последнее перерождение пришел черед худшему из наказаний — памяти. Ведь невозможно забыть удивленный взгляд зеленых глаз, когда клинок из холодного железа пронзил грудь, в которой билось самое дорогое из сердец. И ведь даже тогда не удалось разорвать нить… За то сейчас потрепанная веками и перерождениями, она легко рассыпалась в тлен.

— Ты получил, что хотел, — собственный голос казался чужим, — уходи.

— Нет! — Мидир схватил ее за плечи, он сам не ожидал того, что скажет: — Пойдем со мной в Холмы! Тебе не место в этом замке рядом со спятившим королем. Я сделаю тебя царицей, одену в туман, украшу блеском болотных огней, кину к твоим весь мир, только будь моей!

— Нет, — Этэйн дернула плечами и выскользнула из крепких рук. — Не повторяй прошлых ошибок, любимый. Помнишь, как ты пришел в дом моего мужа. Его звали Айлиль… так же, как и несчастного принца. Айлиль мак Мата. Ты убил его и обещал бросить весь мир к моим ногам. Ты говорил, что у меня будет столько власти, земель и мужчин, сколько я пожелаю. Тебя никто не заставлял давать клятвы, но ты желал получить меня любой ценой. Я нужна была тебе, так же как меч, бьющий без промаха, огненное копье и котел, в котором не кончается мясо. Ты сам связал нас крепкой нитью и вновь пытаешься сделать то же самое. Но я уже не та юная туата, и знаю, что порой нужно сказать нет.

— Но Бадб…

— Нет больше Бадб Морриган! Меня зовут Этэйн! Я не пойду с тобой, Лесной царь. Я замужем и останусь со своим королем, пока он сам не даст согласие на то, чтоб я ушла с тобой. Мне сполна хватило Айлиля и его глупой страсти. Уходи! Тебя ждут дома. Наша связь больше не держит тебя. Прощай.

Этэйн отвернулась, показывая, что разговор окончен, да так и стояла пока не почувствовала, что осталась одна. Хлопнули ставни, и в покои ворвался ветер. Принес охапку прелых листьев, таких чуждых этому замку, как и она сама.