– Тогда почему ты не прислушался к тому, что говорила насчет вибрации твоя жена?

– Я люблю четкие факты, – сказал Симеон задумчиво. – Помнится, был-таки один странный случай… Как раз на исходе дня мы вошли в Дельту – ходили за соком ортиса, – и тут разразилась жуткая гроза. Мы даже испугались – думали, смоет. И вот в самом ее разгаре над головой вдруг полыхнуло, а гром шарахнул так, что уши заложило, – со мной такое было в первый раз. И странно: буквально сразу мы оба почувствовали: что-то произошло. Не могу сказать, что именно; просто стало по-иному, и все. Ощущение, что за тобой наблюдают, исчезло. А когда, гроза закончилась, стало заметно, что попадающиеся навстречу насекомые бродят; будто ошарашенные. Даже растения стали себя вести как-то по-иному. У нас на глазах стрекоза села прямо на ловушку Венеры. Ну, думаю, тут тебе и крышка. Растение же стало сводить створки так медленно, что насекомое успело улизнуть.

– А что, по-твоему, послужило тому причиной? – спросил Доггинз.

– Наверное, что-нибудь, связанное с молнией. Но молния не могла подействовать на каждое растение и насекомое. Эффект длился несколько часов, и мы тогда набрали сока ортиса вообще безо всяких сложностей. Растения даже не пытались нас одурманить, и никто не пытался напасть, даром что Валда наступила на клешненогого скорпиона. А на завтра все уже было, как прежде, и опять чувствовалось, что за нами следят.

Манефон кивнул.

– И у меня было то же самое ощущение, когда мы раз причалили к Дельте набрать воды – что за нами следят. Шею сзади словно покалывало.

– Ты ощутил подземную вибрацию? – поинтересовался Доггинз.

Милон, сосредоточенно насупясь, подумал.

– Видимо, да, хотя прежде я над этим не задумывался.

– А ты кому-нибудь рассказывал о своих ощущениях в Дельте? – спросил Доггинз у Симеона. Тот в ответ покачал головой. – Почему же?

Симеон пожал плечами.

– Я не придавал этому особого значения. Дельта – странное место, там что угодно может приключиться.

Доггинз поднял брови повыше.

– А вот я бы сразу придал тому значение. Симеон лишь отмахнулся от такой неразумной критики.

– Одна из первых заповедей науки: никогда не строй теорию на зыбких доводах.

– Но сегодня утром, – напомнил Найл, – ты мне сказал, что змейтрава в Дельте вымахивает гораздо выше. Это разве не довод?

– Довод в пользу чего? Это может быть и из-за почвы, и из-за тепла, и из-за влаги, и по причине всех трех обстоятельств вместе взятых. Хотя я и вынужден признать, – добавил он нехотя, – что твоя подземная сила могла бы объяснить великое множество сбивающих с толку явлений.

– Например, – предложил Найл, – сила, что увеличивает в размерах растения, могла бы способствовать и росту насекомых.

Симеон покачал головой.

– У насекомых нет корней.

– Почему ты считаешь, – вклинился Доггинз, – что непременно нужны корни? У грибов-головоногов тоже нет корней.

– У головоногов-то? – судя по глазам, Симеон был сбит с толку.

– Тебе известно, что со смертью пауки превращаются в головоногов? – спросил лекаря Доггинз.

– Это что еще за сказки? – строгим голосом спросил Симеон.

– Никакие не сказки. Если не веришь, сходи полюбуйся на паучьи трупы – там, возле карьера.

Симеон задумался.

– Может статься, это просто головоноги сползаются на мертвечину?

– Нет, – убежденно сказал Доггинз. – Пауки действительно превращаются в грибы. Мы наблюдали нынче днем.

Слушая разговор, Найл сунулся под тунику и вынул медальон.

Покой и облегчение не заставили ждать; почти болезненное возбуждение внезапно угасло, сменившись полной собранностью и самообладанием.

Он повернулся к Симеону.

– Неужели ты не догадываешься, что это значит? Ты на днях говорил, не можешь представить, что пауки когда-то были крохотных размеров. Вот и ответ. Сила, стимулирующая рост всего живого в Дельте, действовала так же и на пауков. Вот почему они почитают Дельту как святыню. Вот почему называют богиню Дельты «рекой жизни». Это и вправду река жизни. Она заставляет все расти.

– Тогда почему она не превращает в великанов людей?

– Ответ, мне кажется, ясен. Потому что мы неспособны улавливать эту вибрацию. Мы утратили связь с инстинктами. Мы чересчур активно используем мозг.

– А откуда, по-твоему, исходит эта сила? – спросил Мидон.

– Не знаю. Возможно, она присутствовала на Земле всегда. Может быть, это та сила, что заставляет расти все живое, только сосредоточена она в области Дельты.

– Может, она прискакала на хвосте кометы, – сказал с улыбкой Уллик. Симеон пропустил это мимо ушей.

– Если пауки достигли теперешних размеров, – спросил он Найла, – как ты говоришь, сравнительно недавно, то почему сила воли у них настолько превосходит нашу?

– Мне кажется, оттого, что им было известно о ней изначально. Вся жизнь у них проходит в тенетах, в ожидании, когда туда угодит добыча. А когда приближается насекомое, они пытаются вовлечь его в паутину. Люди никогда не нуждались в таком применении воли. Мы учились применять руки и мозг. – Говоря это, он с неожиданной глубиной осознал кое-что еще. – Более того, вот что я вам скажу. Именно по такой причине люди в конечном итоге одолеют пауков. Пауки лишены воображения, а без него от силы воли нет никакого толка. Потому что только воображение может сориентировать, чего нам желать. В конце концов, на что расходуют свою силу воли пауки? Они деньденьской просиживают в паутине. Они даже не построили собственного поселения – просто обжили старый город, оставленный людьми. Похоже, что главная их цель – удерживать людей в кабале и не давать должным образом использовать наши собственные силы. Они недостойны быть хозяевами Земли. Вот почему мы, люди, должны их свергнуть.

– Хорошо сказано! – одобрительно кивнул Доггинз.

– Ты думаешь, эта сила наделена разумом? – спросил Найла Симеон.

– Не в привычном нам смысле. Насколько я вижу, единственная ее цель – производить больше жизни. У живых существ есть определенный предел сопротивляемости, до которого они борются за свою жизнь, а потом ломаются и сдаются. Однако эта сила помогает им держаться.