Теперь пора было оглядеться.

Первым делом Найл стащил с себя металлическую одежду, дрожа от задувающего вверх по реке холодного рассветного ветра. Комбинезон он заботливо расстелил на земле, затем сложил вдоль. Юноша прикоснулся к кнопке; тот свернулся в металлическую трубочку – жесткую, не согнешь. Трубочку сунул в карман серой рубахи.

Потом осторожной поступью подобрался к западной оконечности моста и глянул наверх. Отсюда виднелась прямоугольная будка. Однако разобрать, что происходит там, в окошке, можно было, лишь выйдя из-под моста. Но выходить на открытое место он не рискнул: опасно.

На этой стороне моста будка была одна. Найл обнаружил ведущую вверх лестницу; выше начиналась улица.

Он стал устало взбираться, то и дело останавливаясь на полминуты.

Когда голова оказалась чуть выше верхней ступени, открылся из конца в конец обзор поврежденного моста.

Караульная представляла собой небольшой, с проемом для двери, бокс, где единственным убранством была каменная скамья; в ту пору, когда город заселяли люди, будка, очевидно, служила пешеходам укрытием от дождя.

Узловатым мешком привалился к стене бойцовый паук, замерев так, что Найл не сразу заметил его присутствие.

Не отрывая от существа взгляда, Найл вызвал в себе чувство глубокого спокойствия: свое присутствие он мог выдать движением скорее ума, чем тела. Он намеренно уподобился своей неподвижностью пауку, не обращая внимания на холодный ветер, кусающий руки и ноги.

Через полчаса над восточным краем неба завиднелось солнце, его тепло показалось восхитительной лаской. Облегченно, с удовлетворением вздохнув, Найл испытал ошеломляющую благостность просто от того, что жив.

Это сопровождалось любопытным ощущением, будто что-то внутри, сжавшись, сократилось до точки.

В эту секунду наслаждение стало поистине непереносимым; Найл прикрыл глаза, чтобы его не смыло этим чувством, словно приливной волной.

Одновременно с ним интенсивность ощущения ослабла, оставив Найла в состоянии небывалого глубокого спокойствия. Такого с ним, пожалуй, еще не бывало.

Как раз в эту секунду неожиданно стал внятен мыслительный процесс, очаг которого находился через дорогу.

Сознание бойцового паука было таким же бестрепетно спокойным, как огонек свечи в тихую ночь.

Человек, стоя в насквозь продуваемой будке, испытывал бы тоску и нетерпение. Бойцовый паук такие чувства счел бы за своего рода сумасшествие.

Он знал, что нужно терпеливо дожидаться, пока придет смена, и какому-либо нетерпению здесь нет места.

Тепло солнца наполняло существо дремотным благоговением, однако это никак не относилось к таящейся в восьмилапом теле цепкой бдительности.

К своему удивлению, Найл обнаружил, что не испытывает к пауку ни вражды, ни боязни, лишь дружелюбную симпатию с сильным оттенком восторженности.

Тепло приятно пощипывало голые плечи и колени.

Вновь словно чуткая волна подхватила и повлекла в бездонный омут умиротворения.

Отчего-то начало казаться, что вдруг в сотню раз обострился слух, и стал слышен какой-то прозрачный шепчущий звук.

На миг это смутило, затем Найл распознал его источник.

Звук исходил из большого вяза, растущего у берега реки метрах в пятнадцати отсюда. Найл с изумлением понял, что вяз живой.

Живой не в самом примитивном смысле дающего побеги ствола, покрытого шапкой листвы, но как одушевленное, из плоти и крови существо.

Дерево колыхалось в приветствии солнцу и сочилось кроткой радостью, совершенно человеческой по своей окраске.

Каждый листик на дереве трепетал от удовольствия, впитывая золотистый свет, совсем как дети, наперебой галдящие от радости.

Теперь, расслышав «голос» дерева, он начал осознавать и более глубокое, приглушенное биение жизни.

До него не сразу дошло, что исходит оно из самой земли, из-под ног.

Чтобы усугубить внутреннее спокойствие, пришлось дополнительно напрячь ум.

Углубившись, Найл ощутил, как неторопливо расходятся концентрические волны энергии – как круги расплываются по поверхности пруда от камешка, брошенного в воду ребенком.

Дерево получало эту энергию и, в свою очередь, отдавало собственный импульс.

Найл вдруг понял, почему город окружен зелеными холмами и лесами.

Они фокусируют волны, проистекающие из земли, и откликаются встречным потоком жизненной силы.

Как результат, этот город из бетона и стали оказывается облачен аурой живой энергии.

Теперь можно понять, почему бойцовый паук может так терпеливо, час за часом дожидаться.

Оказывается, дело не в том, что пауки рождаются, уже заведомо наделенные даром терпения; просто они сознают себя частью этого циркулирующего хитросплетения жизненной пульсации.

Что поражало, так это сама интенсивность жизненного пульса.

Теперь, когда Найл сознавал его, он напоминал ему ритмичные перемежающиеся порывы швыряемого ветром ливня; как тогда, во время шторма – завеса дождя вкось хлестала по ладье, надетая взрывными порывами. Однако, в отличие от ветра, который хлестал то впопад, то невпопад, в зависимости от хода ладьи по волнам, это жизненное биение производило впечатление цельности и было слитным. словно порождалось неким единым разумным центром.

Найл на секунду даже задумался, уж не является ли ее источником сам Смертоносец-Повелитель.

В эту секунду Найл уловил перемену в сознании бойцового паука. С чувством, напоминающим пробуждение от глубокого сна, тот возвращался в свое обычное умственное состояние.

Чувствуя, что его скоро сменят, паук включился в активную фазу. Любопытно, что караульный все еще находился внутри будки, так что смена была вне его поля зрения; тем не менее, он, не выходя наружу, сознавал другого паука, идущего сейчас по проспекту навстречу Белой башне.

Углубившись еще раз, Найл уяснил, в чем здесь суть.

Смена, приближаясь, пробуждала в общей пульсации дополнительные импульсы помельче, внося определенную разрозненность в целостный ритм.

Теперь терять время было нельзя.

Уже окончательно рассвело, и дальше медлить опасно.

Найл неслышно спустился по лестнице, оттуда под мост.