А потом случилось вот что.

В тот вечер барин пришел позже обычного, когда было уже темно. Парой слов перекинулся с Марией, вышедшей покормить собаку. Кивнул Герману, как своему старому знакомому. И по привычке сел на свое — уже ставшее излюбленным место — спиной к выходу.

Герман, которому эти игры уже порядком осточертели, сел напротив него. Положил возле себя револьвер. Сказал:

— Этот раз — точно последний. Придешь завтра — застрелю.

Покосившись на револьвер, барин кивнул.

— Играем? — спросил он необычайно весело. — Только на сей раз колоду-то свою смени! Поистерлась она уже, да и не доверяю я тебе, братец!

Вздохнув, Герман встал из-за стола, поднялся наверх и принес оттуда другую колоду. Не особо волнуясь по этому поводу, поскольку у Яшки все они были со своими секретиками.

Мария барина больше не боялась, и эта мысль приятно грела душу. Еще — хотелось бросить все, и уехать куда-нибудь. Вернуться бы с ней в 2020 год. Купили бы они себе на выигранные драгоценности квартиру. По миру бы поездили. Она ведь ничего, кроме окрестностей барского дома, да этого домика посреди тайги, и не видела…

А если эти проклятые дамы и дальше не появятся, то проживут они с Машей и в этом времени. Бросят дом, собаку с собой возьмут. Проживет он и здесь. Приноровится, ему не привыкать. Купцом станет, или кем еще… Изобретателем, например. Будет изобретать то, что уже есть в его прошлом мире. Например — мобильные телефоны…

Герман так размечтался, что чуть не проиграл. Но все же вовремя спохватился — выиграл. Сгреб со стола драгоценности (в этот раз горсть была значительно меньше, видимо, барин принес последнее, что было в его доме), взял в руки револьвер.

— Завтра не приходи, — он постарался сказать это как можно тверже. — Иначе — убью.

Барин смотрел на него, хитро щурясь, будто и не проиграл вовсе. И Герман насторожился, перехватил револьвер поудобнее, хоть и не был уверен, что он исправен и может стрелять.

— Завтра и не понадобится, — недобро подмигнув ему, ответил барин.

К тому, что барин вдруг достанет оружие и выстрелит в него, Герман был готов. А вот к тому, что Мария, стоящая позади него, вдруг со всей силы ударит его — его же кухонным ножом, нет!

Темнота наступила мгновенно. Сразу за вспышкой боли. Он пытался открыть глаза, но все плыло перед ним, и не хотело фокусироваться в единую картинку.

Кажется, барин спешно обыскивал ящики шкафов, сгребая в льняной мешок свои же проигранные драгоценности.

Кажется, кричала Мария.

Кажется, барин ласково успокаивал ее. Говорил, что слово свое держит! Говорил, что теперь она — не крепостная. Говорил, что с ним — Германом — жизни бы ей не было, потому как он — картежник, такой же, как и сам барин! Что теперь он выдаст ее за своего сына, в которого она с детства была тайно влюблена, что они поедут в Петербург. И, если повезет, то она станет фрейлиной самой императрицы…

А когда за ними закрылась дверь, Герман, наконец-то, потерял сознание.

В следующий раз очнулся он ночью. От боли. А еще от того, что над ним, склоняясь, хлопотали призрачные дамы.

Явились! Когда он ждал их — не приходили. А теперь не дают ему спокойно умереть!

— Делай же что-нибудь! — строго говорила та, которую Герман считал госпожой.

— Да что тут можно сделать? — оправдывалась та, которую он считал служанкой.

— Ты же сестрой милосердия была! — напомнила первая.

— А у тебя любовник был врачом, пока ты его не застрелила! — ответила ей вторая.

Вот теперь, находясь на грани жизни и смерти, Герману удалось разглядеть их лица. Госпожа была старше, но — красивее. Лицо ее, несмотря на морщины, было утонченным, породистым. Лицо второй было просто симпатичным, но на щеке красовался средней величины шрам.

— Ах, Герман, Герман, — сказала она, обрабатывая ему рану все той же жидкостью из графина. — Не выдержал ты испытания… Дурак! И обещаний своих не сдержал.

— И что теперь будет? — еле слышно, собрав на это все силы, спросил он. Но дамы его, все же, услышали.

— Посмотрим! — философски развела руками вторая. — Умрешь — так будешь с нами по ночам в карты играть веки вечные! Пока грехи свои не искупишь. А если выживешь — от тебя все зависеть будет…

***

Дни тянулись долго. Удивительно, но рана заживала на нем, как на собаке. Из-за собаки он и начал вставать, поскольку пса надо было кормить. Пес ведь не виноват, что его хозяин такой дурак!

Не виновата была и Мария, едва не убившая его. К этой мысли Герман начал склоняться через неделю. Эта мысль и позволила ему выздороветь окончательно. Ведь обещал же он не играть, а сам! Не играй он — ничего бы этого не произошло… И дамы бы не обиделись на него, и переместили бы их в другое время… И ушли бы они с Машей, и зажили счастливо…

А барин ее прав. С игроками их женам жизнь светит несчастная… Быть фрейлиной у императрицы намного лучше. Еще — всегда нужно помнить, что человек слаб. Поддался ведь он сам искушению! Так чего же он хочет от нее? Она ведь не на богатства барские позарилась, он был в этом уверен. Она хотела безопасной и более привычной для нее жизни, чем в волшебном домике с Германом: стать вольной, пожениться с давно любимым ей барским сыном. И жить спокойно.

Да, виноват был только он сам. И — вернись он в то время — он бы сам пошел искать ее, чтобы вернуть назад. Или не нужно ее возвращать? Может — ей будет лучше в Петербурге с барским сыном, чем с ним — игроком, на которого нельзя положиться.

И вновь он советовался об этом по ночам — то ли сам с собой, то ли с призрачными дамами… Но дамы спокойно играли в карты и болтовню Германа не слушали.

***

Снова — все то же самое: неожиданное лето, которое длится от силы два-три дня, сменяется поздней осенью, а то и вовсе морозной зимой. Хорошо, что Герман не страдает вегето-сосудистой дистонией, а то его организм не выдержал бы таких перепадов.

Вновь Герман охотится, рыбачит и сажает нехитрый огород. Но вот беда: все это теперь не приносит ни радости, ни успокоения.

От нечего делать начал генеральную уборку в доме. Выдраил все уголки, убрал всю паутину, отмыл полы так, что они начали блестеть. В щели на полу нашел барынины сережки. Те самые, которым так обрадовалась Мария. Не в силах смотреть на них, хотел бросить в печь. Но все же передумал — положил в шкатулку к прочим украшениям. Пусть будут. Быть может — призрачные дамы понаряжаются в них какой-нибудь ночью.

А вечерами — долгими и одинокими — снова мысли. О том, как заживет, когда выберется отсюда. Если выберется… И куда выберется, в какое время? Простил всех. Дружков, оказавшихся жуликами (сам ведь с ними связался!). Барина — игромана. К психологу бы ему, а лучше — к психиатру. Но, увы, ни тех, ни других в их веке, скорее всего (в истории он не силен), нет.

И Машеньку бы свою простил! Если бы только она оказалась снова рядом!!!

Вспоминал, как радовалась она простецким шампуням и гелям для душа. Как ходила по дому в махровом халате…

Да, что имеем — не храним, а потерявши — плачем.

Под стать его настроению, дамы этой ночью предались меланхолии и неожиданно начали петь романсы. К картам и наливке не притронулись вовсе.

***

Когда утром он вышел на крыльцо — удивился несказанно. К изменениям в погоде он уже привык. Но в этот раз изменение было в окружающем его пейзаже!

Метрах в пятистах от его домика стоял шалаш. Возле шалаша едва дымился костерок, успевший за ночь почти прогореть, а вот людей видно не было. Погода была морозной — видимо, начало ноября. И спать в шалаше, наверняка, холодно. И кто же, интересно, в теремочке живет? Ужасно заинтригованный, Герман зашел внутрь. И замер…

В шалаше, укрывшись замусоленным овечьим тулупом, спала Мария.

И вновь — то же самое. Герман приводит ее в свой дом, топит печь, кормит щами. И вновь та смущается и прячет глаза в пол.