– Похоже, твой народ тоже выпустил много стрел по ордынскому войску… – смущенно проговорил Никита.

– Мой народ предпочел смерть, – кивнул Ли. – И поэтому сейчас я помогаю твоему народу.

– Потому что мы выбрали…

– Да, – ответил последний из чжурчженей. – Истинный воин всегда выбирает смерть – и поэтому живет. В отличие от раба.

Тропа была узкой и едва заметной. В лесу все еще лежал снег, и чуть шагни в сторону – конь увязнет по брюхо в сугробе. Либо ноги переломает о сокрытую под снегом лесину или корягу. Потому поневоле приходилось придерживать скакуна и следить, чтобы пара заводных позади шла гуськом, не пытаясь своевольничать. И хотя умные кони старательно вышагивали чуть ли не след в след, все равно Тимоха вертелся в седле, порой больше оглядываясь назад и в выборе пути полностью доверяя своему коню – дядька Семен, провожая племянника из Козельска за подмогой, отдал ему Бурку. Мол, здесь он мне без надобности, а тебе больше сгодится – умный конь, разум в нем почти человечий…

В том Тимоха не раз успел убедиться, проезжая незнакомыми тропами. Под Вязьмой сгоряча чуть в болото не заехал – спасибо Бурке. Встал, уперся передними копытами – и вперед ни в какую. Пока всадник разобрался, что к чему, коню даже плетью по крупу досталось. После Тимоха еле обиду загладил, полночи не спал – с конем разговаривал, мол, пойми, не для себя стараюсь, для горожан, что сейчас на стенах от Орды отбиваются.

Конь вроде понял, и на следующий день, будучи сзади в загоне[116], не припомнил зла и сильно помог оборониться от стаи волков, вбив копытами в землю матерого серого зверя, подкравшегося с тыла, пока Тимоха гвоздил мечом остальных.

Вот и сейчас Бурка мягко трусил вперед по тропинке, уверенно двигаясь к цели, – ездил не раз дядька Степан в Новгород, и конь словно знал, что от него сейчас требуется именно этот путь. Короткий. И безопасный… Но, видно, был этот путь через темный лес безопасным ранее, до того, как прошли по русской земле ордынские тумены.

Бурка всхрапнул и взметнулся на дыбы. Но было поздно. Шею Тимохи захлестнула петля. От мощного рывка потемнело в глазах, и только кольчужный воротник спас витязя от неминуемой смерти.

Рывок – и выдернутый из седла Тимоха повис над землей, цепляясь за веревку и стараясь просунуть пальцы между петлей и шеей. А по лесу уже несся пересвист и улюлюканье, чьи-то цепкие руки хватали под уздцы коней. Бурка взметнулся, заплясал на задних ногах, заржал зло, долбанул копытами в чью-то грудь – но откуда-то сверху с деревьев на спину коню спрыгнул ражий детина и пудовым кулаком резко ударил коня промеж ушей.

Бурка тонко заржал и пал на передние ноги, мотая головой.

– Вот и ладушки! – прогудел детина, соскочив с коня и ловко привязывая чембур[117] к ветке ближайшего дерева.

Был детина невысок, приземист, слегка кривоног, но при этом нереально для человека широк в плечах – на тех плечах еще бы две головы легко поместились. А на бочкообразную грудь можно было запросто положить квадратный подбородок, чтоб шея не уставала нести лобастую голову с глубоко посаженными умными глазами. Хотя как может устать то, чего нет? Казалось, что голова детины растет прямо на двух каменных глыбах, из которых помимо самой головы выросли еще и огромные руки. На одну из рук была намотана толстая цепь с приклепанной к ее свободному концу тяжелой многогранной гирей.

– Кого пымали, Кудеяр?

К плечистому детине подошел светловолосый парень в овчинном тулупе мехом наружу. Судя по тому, как выпячивал парень грудь под тулупом, как залихватски была заломлена назад его потертая собачья шапка и как вроде бы небрежно был заткнут за пояс отточенный топор, становилось ясно, что парню очень хотелось казаться взрослым и при этом непременно быть хоть в чем-то похожим на атамана.

– Да вот, кажись, Ерема боярина новгородского словил, – хмыкнул Кудеяр. И крикнул зычно – аж по лесу гул прошел: – Слышь, Еремей, спускай боярина вниз, а то надорвешься! На нем железа, поди, с два пуда!

– Дык своя ноша не в тягость, – прохрипел натужный голос с верхушки дерева. – Нам завсегда приятственно хорошему человеку уважение оказать. Щас он трепыхаться перестанет – тады и спущу. А то бояре – они, када незадушенные, за мечи хвататься горазды.

– Я те чо сказал? – тихо проговорил Кудеяр. Но на дереве его услышали.

– А я чо? Я ничо, – поспешно ответил голос с верхушки.

Веревка мгновенно ослабла. Земля ударила Тимоху по ногам, но он этого даже не почувствовал…

– Байдана-то[118] на нем не новгородской работы, – задумчиво произнес над головой Тимохи голос атамана.

– А нам кака разница, чьей работы та байдана? – осторожно ответил хриплый голос, хозяин которого, видимо, уже успел слезть с дерева. – Нам доспех нужон. Мало ли с кем Новгород торгует?

– Торгует он знатно, – согласился Кудеяр. – Однако бояре новгородские только броню своих кузнецов признают.

– Ну и чо теперь? – взвился хриплый. – Будем над ним стоять и ждать, пока он окоченеет? Тады с него доспех сымать сильно затруднительно будет.

– Говорить ты что-то много стал, Ерема, – спокойно произнес атаман. – Смотри, как бы бойкий язык не прикусить ненароком…

Лицу было нестерпимо холодно. А еще было очень трудно дышать.

Тимоха напрягся, втянул в себя воздух вместе со снежной крошкой, закашлялся натужно и выкатился из сугроба, хватаясь за горло, которое вдруг прострелило нестерпимой болью.

– Смотри-ка, живой! – удивился Ерема, оказавшийся невзрачным жилистым мужиком с неприятным взглядом абсолютно белых глаз, в которых черные точки зрачков казались нарисованными углем.

– Не окоченел в сугробе, стало быть, – прогудел Кудеяр.

– Славно ты земляков привечаешь, атаман, – прохрипел Тимоха – и зашелся надрывным кашлем.

– Ты, что ль, мне земляк? – удивился Кудеяр. – Гнида новгородская. Мои земляки, почитай, все в земле лежат, кого мы найти сумели да похоронили по-христиански. А остальных вороны да волки доедают. Была у меня земля родная и город Торжок на той земле. Ныне ж Торжок Орда сожгла, а земля… – Атаман горько усмехнулся. – Кому нужна мертвая земля, пожженная да вытоптанная.

– Слышь, атаман, – подал голос светловолосый парень. – А ведь он не от Новгорода скакал, а по дороге к нему.

– Кака разница – туды или сюды? – вызверился на парня Ерема.

– Есть разница, – отрезал Кудеяр. – Хоть и не земляк боярин, а все ж русич.

– Да нынче в округе, окромя новгородских разъездов, никого из дружинников на сто верст нету! – снова взвился Ерема. – Таскаются, вынюхивают, как бы половчее на наших костях нажиться. Рады, поди, что Орда до них не докатилась.

– За что ж вы так новгородцев не любите? – подал голос Тимоха.

Сейчас неважно было, что говорить, – лишь бы говорить. А после, улучив момент, подскочить к плечистому атаману, двинуть ему окольчуженной рукавицей в челюсть и вырвать из его лапищи свой меч, которым тот любовался, словно девка новыми бусами. А там уж как кривая вывезет. Если это вся их ватага, то силы, считай, равные.

– Ты молчи, парень, – бросил Кудеяр. – Когда спрошу, тогда говорить будешь. С тобой еще не решили, что делать, а ты уж о других печешься.

Неожиданно Кудеяр вложил два пальца в рот и оглушительно свистнул. Издав непонятный звук, откуда-то с дерева свалилась сонная сорока и, ругаясь на своем птичьем языке, криво полетела подальше от шумного места.

Из-за деревьев один за другим стали появляться люди. Кто просто в тулупе, а кто и в кольчуге, байдане или в кожаном ордынском доспехе с рваными дырами от меча или рогатины. В руках у людей были ослопы, цепы, переделанные под боевые кистени, кое у кого имелись и кривые ордынские сабли. Двое держали наготове луки с наложенными на них загодя стрелами. При виде луков Тимоха приуныл – первоначальный план провалился с треском.