– Пошли, что ль? – сказал воевода.

От взгляда иберийца не укрылось появление витязей из ниоткуда. В его глазах промелькнуло уважение – у хорошего командира воины знают свою службу без лишних слов, все давно обговорено и отработано до мелочей.

Кивнув, он сбежал вниз по всходам и птицей взлетел в седло. Не намного отстали от него воевода с десятским. Разбрызгивая копытами стылую грязь, кавалькада выехала за городские ворота и полетела к реке вдоль рва, в котором все еще копошились люди…

Горожане работали до изнеможения, никем не подгоняемые, ибо работа для себя не требует ни кнута, ни пряника. Тем более когда от той работы зависит, будешь ли ты жить на белом свете либо ляжешь в землю безвременно вместе с теми, кто дороже самой жизни твоей.

В больших жбанах с густой земляной жижей бабы вымачивали дорогие меха, за которые в иных странах купцы отдавали целое состояние, а после крыли ими соломенные крыши домов. Жаром пылали кузни, оглашая воздух непрерывным грохотом тяжелых молотов и перезвоном малых. Куда ни кинь взгляд – каждый был занят делом. Кто-то вострил рогатину, кто-то орудовал лопатой у стены детинца, кто-то тащил наверх упакованные в джиды[104] сулицы или пучки болтов к крепостным самострелам…

На балкон терема вышла княгиня с шелковым свертком на руках. Из вороха плетеных кружев смотрели на мир два любопытных глаза. Следом за княгиней ковыляла нянька, пряча лицо от ветра в воротник бараньей шубы.

– Солнце-то какое, – еле слышно проговорила княгиня. – Словно кровью умытое…

– Да Бог с тобой, дитятко, – перекрестилась Петровна. – Солнце как солнце. Весна на дворе, люди вон работают…

– Не последняя ли то весна… – прошептала княгиня.

Тень пробежала по лицу старой няньки.

– Матушка княгиня, – сурово проговорила старая нянька. – Дозволь слово молвить?

Молодая женщина кивнула.

– Последняя то весна или не последняя – то одному Богу ведомо, – решительно сказала Петровна. – То, что беда из Степи идет, про то всем известно, но кликать ее по-любому не след.

– Твоя правда, нянюшка, – слабо отозвалась княгиня.

– Ну а коли моя правда, то я вот что мыслю, – продолжала нянька. – Дите-то у нас в шибко красивые одежки запеленуто. Я слыхала, народ судачит, мол, Орда никого не щадит, а судя по битве на Калке, князей в первую очередь.

– Я помню, как погиб мой батюшка князь Мстислав Святославович, – медленно проговорила княгиня.

– Да уж, не приведи Господь, – вновь перекрестилась нянька. – Нехристи, на живых людей доски настлать и на тех досках всей Ордой пировать! Да как их после этого земля носит?..

– Ты зачем пришла, Петровна? – резко бросила княгиня, сверкнув очами. И куда подевалась убитая горем вдова? Старая нянька аж съежилась под взглядом молодой женщины. Поняла: заговорилась по-старушечьи, о запретном вспомнила.

– Так я ничего, матушка… Прости Христа ради. Я чего сказать-то хотела? Может, князя в другие пеленки завернуть, в мужицкие? Авось малое дитятко и не тронут. Князей-то Орда ох как ненавидит…

Княгиня задумалась ненадолго, а после вновь обратила взгляд к солнцу.

Лучи светила красили полупрозрачные белые облака в багряное. Сквозь эту окровавленную пелену тусклое солнце наблюдало за копошащимися внизу людьми равнодушно и зловеще.

Подул ветер, сдернув с небес багряные полотнища, как опытный лекарь срывает с раны присохшую холстину. На светило набежала темная туча. Княгиня зажмурилась. Уж не видение ли? Словно и вправду кто-то страшным глазом цвета ночи глянул на нее сквозь разрыв небосвода, а после натянул на око черную повязку.

Княгиня повернулась к няньке и протянула ей ребенка.

– Только крест не снимай, – сказала она. – По кресту, глядишь, когда-нибудь выжившие русичи узнают истинного князя козельского.

Переход был стремительным, насколько позволил проливной дождь и полоса непролазной грязи, в которую превратилась дорога. Собрав в соседних туменах всех свободных лошадей, Субэдэ повелел неслыханное – выпрячь из повозок, влекущих детали осадных орудий, медлительных волов и верблюдов и впрячь в них боевых степняцких коней.

Конь степняка привычен ко всему, но для породистого скакуна сотника Тэхэ это было внове. Широкий кожаный ремень давил на грудь, земля разъезжалась под ногами. Конь поначалу заупрямился, но откуда-то сзади прилетал резкий окрик, за которым последовал жгучий хлест длинной плети, ожегший круп и спину. И конь поневоле потащил непривычный груз, как и сотни других ордынских лошадей.

Всю ночь длился переход. Наутро, когда кожаный ремень был наконец снят и ветер принес на своих крыльях свежесть близкой реки, конь был почти полностью обессилен. Почти. Кочевник всегда знает меру сил своего коня.

Тэхэ взял заводного под уздцы и повел к воде. Он всегда сам ухаживал за своими лошадьми, не доверяя это дело грязным рабам. Конь и кочевник – одно целое, несмотря на то что полудикого зверя, недавно взятого из ханского табуна, еще учить и учить. Разве можно доверить рабу часть себя, пусть пока глупую и необученную?

Сотник похлопал скакуна по шее. Тот в ответ дернул головой и оскалился, обнажив страшный ряд крупных зубов, – он был обижен и за прошлое, и за эту ночь, когда его, словно какого-нибудь быка, заставили тащить непривычный груз, недостойный боевого коня, и за многое другое.

Тэхэ резко ударил коня ладонью по ноздрям. Прежде всего часть себя должна понять, что она хоть и часть, но далеко не главная.

Своих коней Тэхэ всегда предпочитал поить выше по течению, подальше от ордынского табуна, мутящего воду мордами и облепленными грязью ногами. Он был строг с лошадьми, рабами и женщинами, но справедлив.

Конь считал иначе.

Сразу за густой чащей кустов, прилепившихся к берегу, начиналась пологая отмель. Тэхэ отпустил повод и уставился на широкую ленту темной воды, по которой величаво плыли громадные льдины. Для кочевника, привыкшего к степным просторам, эта картина была преисполнена непостижимым величием природы.

Конь наклонил голову и припал к воде. Ледяная влага коснулась губ, обожгла горло и мягко охладила разгоряченное тело. Однако какое-то движение слева отвлекло коня от водопоя. Краем глаза он заметил: из-за кустов вышел человек и крадучись, словно камышовый кот, направился к хозяину, который за шумом реки не мог слышать осторожных шагов.

Боевой конь умеет многое. Многие поколения его четвероногих предков не только несли своих всадников по полям сражений, но вместе с ними разили врагов тяжелыми копытами, рвали их шеи зубами и, разогнавшись на скаку, не раз и не два проламывали мощными корпусами стену вражеских щитов.

Намерения человека были ясны. От него несло чужой волной ненависти и страха. Ничего не стоило сейчас ударить копытом назад, в грудь человека, а после уж хозяин как-нибудь довершит остальное. Но конь был обижен, как может обижаться только умное, породистое животное. Поэтому он только переступил всеми четырьмя ногами и снова припал к воде.

Сбоку послышался глухой удар. Хозяин охнул и упал лицом в воду. Пришлый человек сноровисто подхватил хозяина под мышки и, поднатужившись, забросил его на спину коня. После чего пружинисто взлетел в седло и ударил скакуна пятками в ребра.

Конь оторвался от воды и поскакал вдоль чащи кустов, которая оканчивалась рощей пока еще лысых берез. Если б он был человеком, возможно, он пожалел бы о том, что некоторое время назад не лягнул того, кто теперь сам сидел на его спине: двойной груз – серьезное испытание, особенно после тяжелого перехода. Но степные кони выносливы и всегда умеют найти силы для любых испытаний ради прихоти людей – тех, кого они вот уже многие столетия считают частью себя.

По степи несся всадник.

Кузьма прищурился, сдвинул шлем с бровей чуть назад… Нет, не понять отсюда, да еще и супротив солнца, кого это в город черти несут. Хотя кого они могут нести со стороны, откуда город кочевую рать дожидается? Ясно кого.