И под улюлюканье толпы ретировался с помоста от греха подальше вместе с понурым медведем.

На помост взбежал другой скоморох, местный, в шапке с бубенцами. Следом за ним, крякнув, влез тот самый детина, что, по словам Игната, своей дубиной ловко ошело́мил ливонского рыцаря.

Смешно тряся головой, так что бубенцы залились разноголосым, переливчатым звоном, скоморох обежал вокруг Митяя, разглядывая его, словно впервые увидел, потом восхищенно похлопал по необъятной ручище богатыря и, повернувшись к толпе, закричал неожиданно зычно:

– Ой вы, гой еси, люди добрые, Горожане, сельчане, купцы заморские, Нынче вот скоморохи скромные Да забаву вам приготовили Нешутейную да сурьезную. Бой жестокий с кровавой юшкою, Что юродивым, старым да немощным, А еще молодым красным девицам Лишь в один глаз смотреть разрешается. Бой великого воя-витязя, Что могуч, аки дикий тур, И свиреп, аки вепрь лесной…

Кто-то из толпы, замаявшись слушать столь длинное предисловие, крикнул:

– Слышь, Васька, кончай трепаться! Давай начинай!

Скоморох осекся было, но ненадолго. Подойдя к краю помоста, он приложил ладонь к бровям козырьком и принялся всматриваться в толпу, отыскивая нетерпеливого зрителя.

Девки хихикали, пряча глаза, – несмотря на дурацкий колпак, скоморох был парнем видным.

Не отыскав смутьяна, Васька взвыл утробным голосом:

– А людей, что кричат да сетуют, Мы обложим словами срамными С головы да до самых валенок, Но попозже, когда их выследим…

– Эх, – вздохнул какой-то дед. – С таким голосиной в церкви на клиросе петь, а не народ смущать бесовскими игрищами.

– А чо ж ты, старый, тогда на те игрища приперся? – громогласно отозвалась какая-то дородная бабка. – Лежал бы на печи, старый охальник, или в церкви грехи замаливал.

– Каки таки грехи, курица ты эдакая? – взъярился дед.

– Ага!

Бабка воткнула руки в боки и повернулась к деду всей мощью дородного тела.

– Каки таки грехи?! А то забыл, пень старый, как зим с тридцать назад ко мне под юбку все залезть пытался?

– И залез? – живо поинтересовались из толпы.

– А те какое дело? – хором воскликнули дед с бабкой.

Притихшей было толпе стало не до скомороха. Многоголосый хохот заглушил его трубный голос. Даже подъехавший на коне хмурый воевода и тот улыбнулся в усы.

Между тем Митяй, похоже, заскучал торчать столбом на помосте. Отодвинув скомороха, он шагнул вперед, набрал в грудь воздуха и мощно гикнул, так, что одновременно дернулись от неожиданности привязанные к прилавкам кони, чуть не повалив торговые ряды.

Народ разом замолчал. Скоморох, покосившись на Митяя и прочистив уши, вновь заорал на всю площадь.

– Ой вы, гой еси, люди добрые, Бояре, огнищане[93] да княжьи мужи[94], Купцы, смерды, холопы да пришлый люд. Есть кто смелый против детинушки, Что сквозь пламя прошел играючи, Через реки хаживал бурные И в земле далекой, неведомой, Вражьей силы побил немерено? Выходи-ка на честный кровавый бой, Покажи перед красными девками Свою силушку молодецкую.

Из-за пояса скоморох достал серебряный брусок и, попробовав на зуб, продемонстрировал народу. После чего добавил:

– Добрым людям потеха знатная, А победителю – гривна серебряна.

Однако силушку молодецкую народ показывать не спешил. Хоть и за серебряну гривну. Уж больно здоров был «детинушка», несмотря на намечающееся брюшко. Даже воевода, которого не всякий конь на себе носить мог, прищурился, прикинул ширину Митяевых плеч, опустил взгляд на его кулаки и уважительно покачал головой.

Игнат смерил взглядом Митяя с головы до ног, прикинул что-то и, обернувшись, бросил чернокожему воину:

– А что, Кудо, не желаешь размяться?

На лице воина, словно вырезанном из черного камня, не отразилось ничего. Он молча прислонил к прилавку копье и щит, после чего скинул с плеч потертый плащ и стянул с себя ордынский доспех, который доспехом оказался лишь спереди – сзади многослойная кожаная броня держалась на груди за счет двух широких ремней, сшитых вперехлест. Сапоги легли рядом с доспехом. На воине осталась лишь шелковая ордынская рубаха и плотные, широкие штаны.

Легкой танцующей походкой Кудо направился к помосту. Народ расступился, провожая взглядами черного воина. Тюря перестал пихать в новую обувку солому – большими больно оказались сапоги даже для него, – отлепился от столба, у которого сидел, прислонившись спиной, и привстал на носки, чтобы лучше рассмотреть невиданного бойца.

– Ишь ты, – ткнул он локтем стоящего рядом кузнеца Ивана. – Глянь, рубаха-то у него какая знатная.

– Знатная, – согласился Иван. – Вот ордынца в степи поймаешь, глотку ему перережешь – и у тебя такая же будет.

– Да ладно! – удивился Тюря. – Нешто у всех ордынцев такие рубахи?

– У всех, – кивнул Иван. – Ихний царь Чингис, когда живой был, всему войску приказал такие рубахи носить.

– Чтоб девки заглядывались?

– Дурень, – усмехнулся Иван. – В такой рубахе вша не заводится. И ежели стрела доспех пробьет, то материя вместе со стрелой в рану входит. Наконечник вытащить – плевое дело. Только за рубаху потянуть.

– Надо ж!

Глаза Тюри загорелись.

– Так что, Тюря, лови ордынца – и все девки твои. Тот парень, похоже, себе одного точно отловил.

– А доспех у него отчего только спереди? – не унимался Тюря. – Сзади был сильно побит, срезали да перехватили чем придется, лишь бы держался?

– Не думаю, – покачал головой кузнец. – Слыхал я, что некоторые воины так переделывают свою сброю, чтобы все знали, что они никогда не покажут спину врагу.

– Ишь ты! – восхитился Тюря, вновь принимаясь за сапог. Мордобитие – дело, конечно, занятное, но сапоги важнее. Засмотришься – еще упрут в толчее.

Между тем Кудо уже взлетел на помост. Именно взлетел – лишь коснулся рукою досок, а ноги толкнули тело вверх. Миг – и он наверху.

Толпа ахнула.

– Н-да, – рассудительно протянул Иван. – Чую я, непросто нашему парню будет его свалить. Знатный воин.

– Дык Митяй супротив него, что кабан против ласки, – подал снизу голос Тюря. Солома кончалась, а в сапоге было еще полно места.

– То-то и оно, – задумчиво протянул Иван…

Между тем бой начался. Скоморох ударил в бубен, провозглашая начало поединка, и бойцы двинулись навстречу друг другу.

Митяй, по всему видать, был парнем решительным и долго канителиться не любил. Поскольку противник по сравнению с ним и вправду выглядел бойцом невзрачным, хоть и жилистым, хорониться он особо не стал и, шагнув вперед, махнул кулаком, как давеча своей дубиной, – наотмашь. Аж воздух загудел.

Однако чернокожий воин оказался проворнее ливонского рыцаря. Мягко присев, Кудо пропустил кулак Митяя над головой, после чего выпрыгнул с места и своим кулаком метко ткнул Митяя в подбородок.

Гигант покачнулся, но устоял. Толпа затаила дыхание. Митяй помотал головой, словно буйвол, с разбегу напоровшийся на сосну, после чего согнул руки в локтях и принялся теснить ловкого бойца к краю помоста.

– Кто с помоста сверзится – тот проиграл, – громогласно напомнил зрителям скоморох.

Но Кудо так быстро сдаваться не собирался. Сделав ложный выпад вправо, он прыгнул в противоположную сторону, по пути чувствительно заехав локтем Митяю по ребрам. Если бы это был настоящий бой и в руке Кудо был зажат обратным хватом короткий меч или кинжал, между сочленением доспеха противника вошел бы не локоть, а узкий клинок. Но доспеха не было, как не было и клинка, однако удар на короткий миг сбил противнику дыхание.

Митяй продышался и начал свирепеть. Его широкое лицо пошло пятнами, ноздри трепетали, как у рассерженного буйвола. Но, будучи достаточно опытным бойцом, несмотря на нахлынувшую ярость, теперь он вел бой расчетливо, экономя силы и не тратя их на широкие и в основном бесполезные замахи. Пара коротких тычков рассекла воздух вхолостую, однако третьим ударом Митяй настиг юркую цель.