– Угу, – кивнул Бату, вытирая рукавом халата жирные губы и внимательно осматривая дочиста обглоданную кость. Видимо, сгрызть с голой лопатки было больше нечего, поэтому хан, прожевав и проглотив последний кусок, метнул ее в голову девушки. После чего, сыто рыгнув, кивнул Субэдэ.

– Да сбудутся твои пожелания, Непобедимый, и да принесут они нам удачу. – Хан наконец выговорил слова традиционного ответного приветствия, после чего снова рыгнул и, повернув голову к огромному кешиктену, стоящему слева, крикнул: – И чего ты стоишь и смотришь, Чулун?[69] Вышвырни отсюда эту грязную псицу и всыпь ей с десяток палок по пяткам, чтобы она наконец научилась не задевать ими порог моей юрты!

Кешиктен поклонился хану, после чего, гремя драгоценным кольчужным доспехом и огромным прямым мечом, пристегнутым к поясу, подошел к девушке, легко, словно котенка, поднял ее за ворот халата и понес к выходу.

– Хан, как всегда, милостив, – продребезжал из-за широкой спины Бату старческий голос. – За такую провинность Потрясатель Вселенной снимал с человека кожу заживо.

Бату с досадой махнул рукой:

– Потрясатель Вселенной умер, да будет мягкой его кошма и жирной баранина на небесах Тэнгре, почтенный Арья Араш, – сказал он. – А у этой чертовки слишком нежная кожа для того, чтобы снимать ее преждевременно.

Убеленный сединами старец с многочисленными шаманскими оберегами на одежде, состоящими преимущественно из черепов сусликов и мелких птиц, не рискнул продолжать и забился в нишу между статуями, злобно сверкая оттуда круглыми совиными глазами.

Хан повернул голову к Субэдэ.

– Подойди, Непобедимый.

Субэдэ поднялся с колена, подошел и, повинуясь жесту хозяина юрты, сел напротив него.

– Итак, твои разведчики донесли, что впереди лежит хорошо укрепленный урусский город.

Субэдэ кивнул. Хан в задумчивости почесал шею.

– Какое войско тебе потребуется для того, чтобы смести с нашей дороги этот жалкий городишко? И сколько времени тебе нужно для этого?

Субэдэ не долго думал над ответом.

– Мне будет достаточно одной луны, – сказал он. – За этот срок я соберу большой камнемет и без потерь возьму город.

Бату скривился.

– Меня не волнуют потери!

Он возвысил голос.

– Ты знаешь и без меня, что каждый день стоянки – это многие мешки провизии, которой почти не осталось! И молодая трава еще не выросла, а значит, наши кони не будут сыты. Скоро мои табуны будуг глодать голую землю, а люди будут глодать коней! К тому же урусы могут опомниться, собрать войско и ударить нам в тыл или во фланг. Я бы с радостью бросил эти обозы с золотом и мехами и провел войска в обход, но тогда каган[70] Угэдей съест меня вместе с моими людьми и с их конями!

Толстая шея хана налилась красным. Субэдэ подумал, что, возможно, в последнее время джехангир пил слишком много архи, которая, как известно, бьет не только в печень, но и в голову, делая мозг гладким, как утиное яйцо.

– Ты понял меня, полководец? – взвизгнул Бату. – Два дня, не более! Я хочу, чтобы город штурмовал не кто-либо, а твой личный тумен отборных воинов Орды. Уверен, что с ними ты принесешь мне быструю победу. Обойдись малыми камнеметами. Думаю, их будет вполне достаточно для того, чтобы урусы в панике бежали после первого же залпа. Возьми еще половину тумена кипчакских[71] лучников, они поддержат ливнем стрел твоих непобедимых воинов, когда они пойдут в атаку. И еще. Когда ты захватишь крепость, не забудь, что нам прежде всего нужна провизия для людей и коней! Возьми ее в этом городе, чтобы мы могли без помех двигаться дальше!

«Мой тумен? Гвардию Орды? Неслыханно… Похоже, в моих кешиктенах джехангир усмотрел опасность для себя лично. И два дня на пограничную крепость, укрепляемую веками, где каждый житель владеет оружием?»

– Я не думаю, что они побегут после первого залпа, – глухо сказал Субэдэ. – Им просто некуда бежать.

Хан затрясся от ярости, но пересилил себя.

– Хорошо, – сказал он неожиданно спокойно. – Ты можешь взять Зверя.

– Я понял тебя, джехангир.

Субэдэ поклонился, встал и, не говоря больше ни слова, вышел из юрты.

Бату-хан задумчиво смотрел ему вслед.

– Что скажешь, почтенный Арьяа Араш, величайший из шаманов? – спросил он, не поворачивая головы. Его голос по-прежнему был на удивление спокоен, словно это не он только что визжал и стенал, словно его одолевал дзэдгэр – степной дух безумия.

Старик нерешительно шевельнулся в своей нише, но вылезти не рискнул.

– Субэдэ-богатур не согласен с тобой, величайший, – продребезжал старый шаман. – Он в недоумении, зачем тебе понадобилось бросать под урусские стрелы отборную гвардию. Но он не посмеет ослушаться.

Хан поскреб шею, отловил наконец жирную вошь, которая с утра беспокоила его и портила настроение, бросил ее в рот и, с наслаждением раздавив зубами, проглотил.

– Мне никогда не нравилось его высокомерие, – промолвил хан, довольный удачной охотой на зловредное насекомое. – Подобно моему деду, он завел себе дневную и ночную стражу, хотя почти не пользуется ею. Уж не ханом ли он себя возомнил? К тому же меня беспокоит этот его тумен отборных кешиктенов, которые, похоже, повинуются только его слову – и ничьему более. Я думаю, будет неплохо, если этот тумен станет поменьше числом. Возможно, это немного приуменьшит его высокомерие.

Чутко отреагировав на изменение настроения повелителя, шаман проворно выполз из ниши.

– Но несмотря на его высокомерие, Потрясатель Вселенной Чингисхан очень ценил этого воина, – рискнул вставить слово осмелевший шаман. – И его высокомерие не помешало ему за столько лет не проиграть ни одного сражения. К тому же надо признать, что тумен его кешиктенов лучший в Орде.

Батый прищурился.

– Конечно, после тумена твоих кешиктенов, Величайший, – поспешно добавил шаман.

Настроение хана Бату снова стало меняться не в лучшую сторону. Но вряд ли причиной для этого были слова старого шамана. Просто хан обнаружил, что в районе его загривка у только что погибшей вши обнаружился не менее воинственный соратник. Правда, помимо вши было еще что-то, раздражавшее не меньше. Но что?

– Тем не менее я бы не посыпал себе голову пеплом и не рвал на ней волосы, если б шальная урусская стрела случайно воткнулась непобедимому Субэдэ-богатуру в другой глаз, – проворчал хан, снова запуская пальцы за воротник чжурчженьского халата, блестящего от золота и впитавшегося бараньего жира.

Тридцатью годами ранее князь козельский Мстислав Святославович повелел обнести пограничный град Козельск крепкими стенами. А также вырыть под теми стенами глубокий оборонительный ров, по типу тех, о которых рассказывал бродячий священник, пришедший аж из ливонской земли с миссией обратить заблудших язычников в лоно истинной католической церкви. Речи священника о вере в другого Христа князь не шибко слушал, а вот о замках, понастроенных рыцарями креста в землях Ливонского ордена, расспрашивал миссионера дотошно. После чего и затеял великое строительство.

По окончании того строительства как-то пожаловали в Козельск черниговские богатые гости[72] и, увидев крепость, невиданную доселе, позвали Мстислава Святославовича княжить над собой. И глядишь, доныне правил бы он Черниговским княжеством, да на реке Калке от Орды принял смерть лютую, вместе с многими иными князьями да простыми витязями, защитниками земли русской.

А в граде Козельске справлять большую ежегодную ярмарку, ибо и от Степи безопасно, и мало не в центре Руси-матушки крепость та лежит – земли Рязанского, Владимирского, Смоленского, Киевского, Переяславского, Новгород-Северского княжеств на равном удалении находятся. И то, что до грозного соседа, Дикого поля, от Козельска рукой подать, торговому человеку даже на руку – с ханским ярлыком гуляй купец по Степи, как по своему подворью, никто пальцем не тронет. А уж про прямой путь к раскинувшемуся на берегу Русского моря[73] торговому Сурож-граду[74], в который съезжались купцы со всего света, и говорить не приходится. К тому же народ в Козельске простой да приветливый.