– Говоришь, готов сбегать на болото за дурманус эквалитус? – с интересом спрашивает хозяйка избушки.

– Запросто, – легкомысленно соглашаюсь я, – Но взамен ты мне расскажешь, где найти гребень из рога единорога.

– Нет такого гребня. – Колдунья уверенно рушит мои мечты о свадьбе с полкоролевством в придачу.

– Ты, Морге, давай, говори да не заговаривайся, – резко пресекаю упаднические настроения. – Ишь, чего удумала – гребня нет! А что я тогда должен найти и принести принцессе Эе?

– А ты, давай, не выпячивай свой городской гонор. Если Морге сказала, что нет такого гребня на свете, значит, нет его. Ни в лунном, ни в подлунном мирах.

– Э-э-э… Да?

– И не сомневайся, болезный. Но если принесёшь травок, то я тебе по секрету шепну, где можно пошукать. Не отчаивайся, ведь ещё неизвестно, кому из вас боле повезёт – тому, кто добудет руку и сердце принцессы, или тем, кто «пролетит»…

Колдовское урочище неожиданно проявляется резким контрастом с прочим лесом – патриархальная идиллия белесых берёзок сменяется унылой серостью иссохших осин; низкорослую травку с весёлыми цветочками вытесняет режущая ноги высокая осока; а вместо боярышника и малины повсюду лишь кусты дикого, ощетинившегося острыми иглами, шиповника. До того сопровождавший мой путь разномастный птичий переклич словно обрезает ножом – здесь только давящая тишина. Изредка распарываемая дикими воплями засевшей посреди болота сумасшедшей банши, которую в её помутнении рассудка можно понять – оптимизма и веры в прекрасное будущее этот унылый пейзаж не вселяет.

Морге описала нужную травку, как торчащий из болотных кочек пучок узких зелёных стеблей – типа, увижу, сразу пойму о чём речь. Болотные кочки я уже наблюдаю, но никаких зелёных стеблей на них. Лишь пожухлая травка, словно из черноты болотных вод торчат многочисленные стариковские макушки с редкими мокрыми волосами. Сами же старички сидят тихо в воде и не отсвечивают. Точнее, отсвечивают, но только своими лысыми макушками. Приходится скрепя сердце лезть вглубь болота, прямо в гости к банши. А та, словно почувствовав появление незваного гостя, замолкает.

Заправским тушканчиком некоторое время перепрыгиваю с кочки на кочку… Пока на одной из скользких макушек левый сапог предательски не съезжает в сторону, и, потеряв равновесие, я ухаю по пояс в воду. Чертыхаюсь в голос – допрыгался, болезный. И тут… Как молнией ударяет – да это же не вода! Чувствую, как некая тварь хватает омерзительно мягкими губами за ноги. Проклятье! Я, оказывается, барахтаюсь прямо в пасти какого-то болотного чудища. Уже мысленно прощаюсь и с ненайденным гребнем из рога единорога, и с принцессой, которая с полкоролевством в придачу, и… Много ещё с чем прощаюсь… Как вдруг эта тварь, словно распробовав что-то неприятное во мне, с омерзением выплёвывает на кусочек суши посреди болотной трясины. И я некоторое время бездвижно лежу, не веря своему счастью… Как вдруг:

– Хозяи-ин… Чего разлёгся-то? Хоть бы воду из нас вылил. Да носки не грех поменять уже давно.

– Конечно, ему-то что – это же прямо в нас носки с их трёхнедельной «свежестью» запихивают!

Растерянно озираюсь, стараясь понять, кто тут такой привередливый оказался со мной на островке.

– Хозяи-ин… Куда… Ну, куда ты смотришь? Мы внизу…

Я смотрю себе под ноги и понимаю, что это разговаривают мои собственные сапоги!

– Э-э-э, Как это? – растеряно спрашиваю у своих… Сапог?! Сума сойти можно! – Я же вас покупал безгласными!

– Здрастье… И что? Нам теперь и поговорить нельзя?

От местных сказочных закидонов голова идёт малым кругом – сама собой разговаривающая обувь! И это при полном отсутствии чего-либо похожего на рот.

– Хозяи-ин… Так и будем лежать? А гребень? А принцесса с пол… – хором тараторят чересчур уж разговорчивые сапоги.

– Ну-ка, цыц малявки! – резко прерываю надоедливую болтовню от собственной обувки. – С чего это вы вдруг разговорились?

– А кто прямо в рот Йожину с болота залез?

– Скажи спасибо, что тот нас выплюнул. Он кабанятину на дух не переносит.

– А-а? Так это он меня только из-за вас, что ли, не съел? – удивляюсь своему нежданному счастью я.

– Дошло, наконец, – ехидничает левый сапог.

– Но-но… Постойте… Я же покупал сапоги из буйволиной кожи? Выложил кучу серебра.

– Ха-ха! – начинает дружно веселиться разговорчивая обувь, – Такого лопуха надо ещё поискать…

В целом, мне сапоги нравились… До сегодняшнего дня. Но не ходить же теперь босиком только из-за того, что они вдруг обрели индивидуальность и право голоса.

Тут я замечаю нужную травку прямо на соседней кочке. Забыв о разговорчивых сапогах, перепрыгиваю поближе и выдергиваю пучок травы вместе с разлапистым корнем. Оценив тяжесть добычи, решаю что колдунье этого хватит за глаза. И пока местный Йожин не поменял предпочтения по своему сегодняшнему меню, возвращаюсь тем же лесным путём к колдунье.

– Во! – гордо трясу длиннющим корнем перед крючковатым носом Морге.

– Ох, молодец-то какой! – ласково радуется та, – А я тебе баньку истопила. Ишь, промок весь. Иди, затем ужинать будем…

– И то, дело, – без задней мысли, легко соглашаюсь я.

Когда прогревшись и напарившись, возвращаюсь в избу, печь колдуньи уже пышет жаром. Но стол, на удивление, пуст.

И тут я чувствую какой-то подвох – и с банькой, и с печью, и с колдуньей. А сама хозяйка стремительно меняется – согбенность напрочь исчезает, тело распрямляется, наливается силой, и вот передо мною уже стоит вполне себе внешне ничего женщина лет сорока. Весьма грозного и воинственного вида. С голодным блеском в темнейших глазах. Помог, значит, добытый эквалитус… Но это нисколько ни радует.

Морге медленно поднимает руку с мелодично позвякивающими колокольчиками. И я тут же теряю всяческие ощущения от своего чистейшего тела. Вот же… Дурень!

– Ам-ам, – лишь растерянно бормочу. – А-а-а…

– Худосочен, конечно, но с яблоками пойдёт, – оценивает мои достоинства, почему-то только с кулинарной точки зрения колдунья. – Печь, открывай заслонку!

– Эй, эй. – неожиданно «просыпаются» до того помалкивавшие сапоги, видимо, напуганные перспективой совместного запекания в яблоках. – Мы несъедобные! Прежде нас снимите!

У Морге от душераздирающих воплей моей обувки отвисает челюсть.

– Ты, это что, болезный? В Йожина всё-таки проваливался?

– Ага-а, – с трудом киваю непослушной головой.

– И он тебя не съел? – всё более удивляется любительница добрых-молодцев в яблоках.

– Ага-а… – Я бы и рад более развёрнуто поведать о своих приключениях на болоте, но только-то и могу, что выдавливать из себя, – Ага-а-а…

Колдунья стремительно теряет внешний вид сорокалетней воительницы и вновь обретает скрюченный образ старой-престарой перешницы.

– Больной, что ли? – словами придворного эскулапа подозрительно интересуется у меня.

– Нет. Здоров как… – Но как именно здоров, в голову ничего дельного не приходит. – В общем, здоров.

Колдунья оценивающе смотрит на обувку:

– Поросятина?

– Почему сразу – поросятина? Мы – кабанятина! – дружно тараторят разговорчивые сапоги.

– Хрен редьки не слаще… Во всяком случае, для Йожина.

Морге щёлкает перед моим носом пальцами, и морок бездвижности покидает чресла. Я облегчённо вздыхаю. Кажется, на этот раз пронесло. Вновь обретя силу в руках и в ногах, а с ней и привычное нахальство, спрашиваю у колдуньи:

– Так, как на счёт гребня? Свою часть договора я исполнил – вернул тебе сварение желудка. Исполни свою.

– Ну, ты нахал, – удивляется колдунья.

– Наш хозяи-ин такой… – совсем ни к месту поддакивают сапоги.

– Какой есть. – Я пожимаю плечами. – Сказочный мир – сказочные обитатели…

Путь в страну, где водятся единороги, лежит через раскинувшийся на горизонте горный кряж. Правда, как клятвенно заверила Морге, ничего про хоть одного убиенного обладателя единого рога она слыхом не слыхивала и знать не знает. И потому, откуда мог взяться гребень из оного рога, она ума не приложит. Что нисколько и ни удивительно – откуда у колдуньи ум, который можно куда-либо прикладывать…