— По-твоему, я уже стал алкоголиком, так, что ли?

— Я просто иллюстрирую смысл сказанного. В сущности, Мартин, ты очень даже неплохой человек, однако твоя жизнь явно сошла с рельсов. С большинством людей это происходит лишь где-то после сорока лет.

Наглость Спанки не знала границ. Я отнюдь не считал свою жизнь такой уж поганой — у многих она была еще хуже.

— Ну и в чем дело?! — заорал я. — Ты что, сделку мне предлагаешь, да? Разложишь по косточкам всю мою жизнь, доберешься до души, а меня самого навечно отправишь в ад, так, что ли? Ну так знай, я никому не намерен отдавать свою душу.

— Не обольщайся, Мартин. Мне кажется, что у тебя вообще нет никакой души. Лишь немногие люди наделены ею, но они встречаются столь же редко, как и подлинные аристократы. Просто ты слишком насмотрелся старых фильмов. И потом, души у людей забирает только дьявол.

— Но ведь он наверняка твой приятель, разве не так? — Не так. Я вообще сомневаюсь в том, что он, как и Бог, имеет некое материальное обличье. Скорее всего, они представляют собой некое генерализованное ощущение, своеобразную ауру добра и зла, а не какое-то существо из плоти. И вообще мы работаем совсем по-другому. Для начала могу сказать, что я вполне реален и прибыл сюда исключительно для того, чтобы наставить тебя на путь истинный. Я покину тебя, как только ты твердо станешь на этот путь.

Парк был уже закрыт, но Спанки без труда справился с замком и настежь распахнул чугунные ворота. В тусклом свете уличных фонарей мы ступили на покрытую гравием платановую аллею. Тут я обратил внимание на то, что мой знакомый не отбрасывает тени.

— Нет, — проговорил он, — в этом смысле я скорее похож на Питера Пэна.

— Я предпочитаю, чтобы вы не занимались чтением моих мыслей, поскольку это не что иное, как вторжение в мою личность.

— О, извини, Мартин. Привычка! Хотя я понимаю, что постороннего человека она и в самом деле может задеть. Кстати, тебе следовало бы научиться хотя бы немного скрывать от меня свои мысли. Я действительно поглощаю свет, но в то же время у меня есть отражение, можно сказать, некий зеркальный образ, разве не так?

— Не знаю.

— А следовало бы знать. Ведь ты и есть это самое мое отражение. Разве ты не обратил внимания на определенное сходство между нами? Я лично это сразу заметил.

— Пожалуй, есть немного, — нехотя признал я. Если Спанки и в самом деле был моим зеркальным отражением, то, несомненно, значительно более колоритным, чем я. Буквально все в нем — от походки до убедительности высказываний — олицетворяло собой энтузиазм или энергию, каким-то непостижимым образом связанные с сексуальностью. Я внезапно поймал себя на мысли, что подобные мои суждения могут быть восприняты им превратно.

— Как же много у тебя всяких сомнений! — прокомментировал Спанки мои мысли. — Позволю себе успокоить твой мятущийся разум., В своем естественном состоянии я не являюсь ни мужчиной, ни женщиной. На сей раз я предпочел предстать в образе мужчины, причем чертовски симпатичного, поскольку суждения мужчин всегда звучат более весомо. Постыдный факт, но что делать — в гу пору, когда я родился, дела обстояли именно так.

— Сейчас мало что изменилось, — заметил я. — Разумеется, женщины с тех пор смогли достичь некоторого прогресса, однако он, в сущности, весьма невелик.

— А в мое время именно женщины управляли обществом, тогда как мужчины занимались бизнесом.

Мы подошли к находившемуся в центре парка фонтану. Сентябрьская ночь выдалась прохладной и приятной, в воздухе еще витал аромат недавнего дождя, но в душе моей все же продолжала нарастать смутная тревога. В атмосфере словно скапливалось насыщенное озоном избыточное напряжение, а скользивший по коже ветерок навевал странные чувства. Пожалуй, мне снова стало казаться, что я очутился в компании сумасшедшего.

— И все же, Мартин, ты мне так до конца и не поверил. Давай присядем на минутку.

Спанки провел ладонью по одной из зеленых парковых скамеек — капли дождя скатились с крашеных досок, и сиденье стало сухим. Затем он поднес к моему лицу сжатую и кулак ладонь и, раскрыв ее, продемонстрировал жутковатого вида осколок зеленого стекла.

— Ты веришь в то, что стекло способно пронзить плоть, ибо является более острым, чем она, не так ли?

Он положил стекло на правую ладонь и стал сжимать до тех пор, пока острые края его не прошли насквозь. Даже при том, что ни капли крови при этом не обнаружилось, смотреть на подобное действо было ужасно неприятно.

— А вот я верю в то, что плоть острее стекла. — Спанки извлек стеклянный осколок из ладони и, нажав указательным пальцем на его плоскую поверхность, стал давить до тех пор, пока палец не прошел в проделанное им отверстие.

— Ну, так на чьей же стороне правда — науки или верования? А теперь я покажу тебе еще кое-что, уже из области силы убеждения. Так, давай посмотрим, кто мне для этого понадобится.

Он указал в сторону аллеи, и я тотчас же увидел появившееся в самом конце ее какое-то смутное пятно. Постепенно это пятно материализовалось в человеческие фигуры, которые затем начали двигаться в нашу сторону. Поначалу они казались неясными, расплывчатыми, но когда достигли полосы света, я увидел, что возглавляет шествие экстравагантно одетая и при этом странно знакомая женщина.

На ней был белый, украшенный драгоценностями корсаж и широкая юбка из голубой парчи с внушительным турнюром, расшитая узором из роз и саламандр. Подол юбки достигал ширины никак не менее двух ярдов. Обладательница странного наряда взирала на окружающий мир с надменным высокомерием, хотя сама была стара и довольно уродлива, в высоком пудреном парике из крутых белых локонов и с огромными бриллиантовыми серьгами в ушах. Следом за ней ступали двое слуг в ливреях, которые несли зачехленное кресло — на тот случай, если госпожа пожелает отдохнуть.

Наконец она заметила наше присутствие и устремила на меня презрительный взгляд, словно обнаружила у себя в розарии свинью. Я тоже неотрывно смотрел на ее безобразное, без бровей и ресниц лицо — узкий подбородок, гнилые коричневатые зубы, крупный нос, — и к тому же такое бледное, что требовался толстенный слой пудры, чтобы хоть отчасти затушевать прозрачность кожи.

— Елизавета Первая, — чуть слышно прошептал Спанки. — Склони голову — она немного того, с причудами. Впрочем, чему тут удивляться, если ее матушке отрубили голову, когда ей самой было всего три года от роду-

В то же мгновение в поле нашего зрения показался паж королевы. Поскольку я стоял с опущенной головой, мне были видны лишь толстые, обтянутые шелковыми чулками ноги королевы и туфли пажа, украшенные пурпурными шелковыми розетками, каждая величиной с блюдце.

— Ваше Величество, милорд Эссекс[1] испрашивал аудиенции, однако до сих пор не получил Вашего ответа.

— Ничего, пускай еще подождет — до конца зимы я все равно его не приму. — У королевы был хриплый, дребезжащий старушечий голос, в котором не чувствовалось абсолютно ничего королевского, хотя в нем и присутствовали интонации, заставлявшие слушающего проявлять максимум внимания.

— Она принимает нас за своих придворных, — снова прошептал Спанки. — Я не могу позволить себе нарушать ход истории. Судя по всему, она снова разругалась с Эссексом и теперь, по своему обыкновению, будет дуться на него несколько месяцев. Давай подберем себе кого-нибудь другого.

Медленно миновав нас, королева-девственница стала постепенно растворяться в темноте парка, тогда как в отдалении уже послышался новый голос, громкий, с сильным теннессийским акцентом. Обладатель голоса явно с кем-то спорил. Я поднял голову и огляделся по сторонам. Королевская процессия уже успела полностью раствориться во мраке. Прищурившись, я снова стал всматриваться в глубь аллеи, и вскоре мне было суждено пережить еще один шок.

— Меня совершенно не интересует сраный контракт, который вы составили, а потому передай Тому, что я его не подпишу.