Нил поднялся, спиной по флагу, чувствуя, как деревенеют ноги.

— Что такое? — ухмыльнулся в лица. У него онемели щеки и вязало язык, словно он напробовался хурмы. — Ручное письмо?

Лин вырос между ними, как из-под палубы вытянулся.

Он тоже все понял. Лицо его стало мраморным, совершенным. Безжизненным. Лин мягко, но решительно толкнул Нила.

— Прячься.

Крокодил сделал шаг назад, трусливо уходя за узкую спину мальчика.

Человек небрежно отмахнулся от белого — просто ткнул ножом, удачно поддев кусок воздуха.

Теперь ход был за Оловянным.

***

Лин всегда дрался молча, быстро и эффективно. Досыта сытый кровью последних дней, одно он помнил точно — баш на баш. Ему обещали карту.

Нож всадил в кадык бывшего владельца, до упора, подогнав основанием ладони, повел тушу на себя, прикрывшись от льющейся строки пуль, нырнул, освобождая руки. Актисы скользнули в ладони, как намагниченные.

Выпрямился, распахивая руки, точно крылья. Распарывая слишком близко подошедших наемников. Они были правильные, они старались завалить его всей гурьбой. Никакого благородства. Парное мясо.

Лин лезвиями очертил пространство вокруг себя, подхватил за клюв выпавший револьвер, стряхнул с него чужие пальцы, толкнулся от чьей-то широкой спины и прыжком встал на плечи высоченному мужику. Тот вскинул глаза, и Первый выстрелил точно в них — по пуле в каждый зрачок.

Чуть согнул колени, спружинил и откинулся назад, через голову, толчком заваливая труп на черноволосого, вооруженного зубастыми ножами. Сам приземлился, крутнулся волчком, позволяя наемнику вцепиться в свою куртку — тот ухватил его за рукава, пытаясь обездвижить. Лин благодарно откинулся на грудь доброхоту, двумя ногами вдарив в ребра соседа напротив.

Не медля, вмазал затылком, присел, перекидывая через себя оседающего противника.

Подрезал мелькнувшие волосатые щиколотки, выпрямился, полоснул по кадыкастому горлу — с таким расчетом, чтобы горячая кровь под давлением фыркнула в глаза другому наемнику. Ударил ослепшего актисом в сердце.

Он чувствовал, что тяжелеет — с каждым новым выстрелом. Замедляется. Нужно было успеть.

***

Нил уже выучил, что когда Лин начинает сражаться, ему, мирному искуснику, лучше сидеть в кустах. Роль кустов на этот раз исполнял флаг корабеллы. Нил слышал все, и видел — сумасшедшие тени. Театр со спецэффектами. Полное присутствие.

Мать его.

До Нила не добежал никто.

Крокодил видел, как последний оставшийся на ногах исполнитель вдруг страшно закричал — салаино, разобрал Крокодил, салаино — кинулся к борту, вспрыгнул на него, пошатнулся и опрокинулся в Лут. Как ваза со стола. Даже не махнул на прощание.

К флагу с другой стороны привалился тонкий силуэт. Сначала стоял, а потом сложился, будто наваха, и ничком упал, оставив за собой темный полувеер.

Неужели прибили?

Нил робко высунулся. Палуба напоминала забойный цех после дня интенсивной работы.

Впрочем, главному мяснику тоже досталось.

Лин и впрямь лежал под флагом, подтянув колени к животу. Руки его были бурыми от крови. Фактически, алые перчатки-геммы старших Оловянных.

На какой ступени Мастерства их рост достигал критической отметки, уровня локтей? Нил не помнил. Или еще не знал?

Он осторожно присел, подобрал револьвер, потерявший хозяина. Казалось, оружие само ткнулось ему потертой рукоятью в ладонь. Машинально проверил барабан. Чутко, будто к зверю в агонии, направился к Первому, переступая трупы.

Лин лежал с закрытыми глазами. Не дышал.

Могло ли Нилу так повезти?

Крокодил опустился на корточки, осторожно подвел дуло к виску мальчика. То потянулось, ткнулось, как любопытный собачий нос.

Рядовая разборка в дебрях Лута. Хищники и жертвы, выживание, пожирание. Никто не станет копать глубоко. Если вообще Серебрянке повезет пристать к Хому. Сколько таких вот пустышек нарезает бессмысленные спирали по Луту, порождая байки о призраках?

Лин открыл глаза. Точнее, один глаз — левый, черный от зрачка. Правую половину лица маской лакировала кровь. Скосился на Нила. Страха Крокодил не заметил.

Лин моргнул. Опустил ресницы. Не испуганно — устало. Он не дрожал, не стенал, не просил пощады.

Зато руки у Нила вдруг заплясали. Его когтистые железные пальцы держали чужую жизнь. Казнить или миловать — теперь решал он.

Тряпка. Давай же, второго шанса не представится...

Мальчик умирал. Какой бы ловкий он ни был, сложно жить, когда в тебя стреляют в упор матерящиеся от страха наемники. Нилу, в принципе, можно было даже не трудиться. Достаточно просто сидеть рядом. Немного обождать. Ничего не делать.

Крокодил взвыл. Крокодил грязно выругался, вскочил, по дуге швырнул безвинное оружие за борт. Продолжая сыпать проклятиями, пробрался к своей сумке, вытащил скрученный, скрюченный ихор, с третьей попытки вбил нужный адрес. Если парень продержится до Спицы, то пусть живет, так тому и быть.

Вернулся к Первому, на адреналине, без натуги оттащил нашинкованные трупы наемников к бокам-бортам. Сел рядом с мальчиком.

Погладил холодеющий висок.

— Держись, малыш.

Откинулся к флагу, прижался горячим затылком. Прикрыл глаза. Лут, Лут, ты знаешь мою историю...

***

— Знаешь, кто я?

— Знаю.

Нилу стоило труда держаться прямо. Еще вчера сиделец Хома Альбатроса, Хома-тюрьмы строгого режима, еще вчера калека и коллега тысячи заключенных. Сегодня— свободная птица. Насколько может быть она свободной, с якорной цепью на лапе.

Хом Бархатцев, так, кажется, звалось это место.

Его сопровождающие отступили в тьму огромной залы, сводчатые потолки тянулись вверх и вверх, а из всего освещения водились лишь рудничные лампы с заключенными в них бабочками. Эндемики страшно далекого полудикого Хома Сиаль, кажется.

Но даже в этом неярком, словно дождем размытом свете видно было драгоценное сияние жил пород, складывающих стены и пол.

Та, с кем он говорил, имела власть, лишь на пару ступеней отстающую от безмерной власти Башни. Мама Ама, Ама де Каса, Хозяйка. Королева. Одна из церр Ведуты.

Каменная баба, шептались за спиной те, кто еще мог говорить.

Сегодня Нил лично убедился, как они правы.

Женщина говорила низким, грудным голосом, протяжным и тягучим. Она носила вуаль, тяжелое, прихотливо расшитое бисером и самоцветами платье, в поясе перехваченное удавкой. И в полутьме лицо ее оставалось прикрытым кружевным забралом.

Подол в пол не столько скрывал, сколько подчеркивал.

Ама поняла его взгляд. Изящно, двумя пальцами зацепила парчу и приподняла подол, точно светская кокетка, дарящая поклонника видением щиколоток.

Вот только щиколоток там и в помине не было.

Все, что ниже пояса, представляло собой кусок грубой, грязной каменной породы.

Проклятие. Заклятие.

— Думаю, теперь нет нужды объяснять, для каких целей мне нужна карта.

Нил кивнул. Кивнул еще раз, поразившись своей немоте.

Карта Вторых. Вещь без Имени, вещь без души, мертвая вещь. Трофеит, один из листового списка Лута, известный не меньше, чем Книга Глубины или Вожжи. Владетель ее мог претендовать на благосклонность Башни. Хозяин Башни мог рассчитывать на исполнение желания. Одного. Заветного.

Крокодилу не надо было угадывать заветное желание каменной бабы.

***

Тамам Шуд открыл глаза.

Пошевелился, и песок с шорохом полился с широких плеч, шелковой волной скользнул с бугристого торса, точно золотая мантия. Тамам Шуд медленно поднялся. Один, словно на заре рождения или на пороге смерти. Солнце стояло в зените. Тамам Шуд встретил его взгляд, как равный, не склонившись.

Обритую голову колол песок. Пальцы помнили сырую мягкость скальпа предшественника — так, по закону Нума, переходила власть. После поединка его обрили и четырьмя иглами окрутили голову венцом. Теперь снять корону можно только вместе с головой.

Тамам Шуд хлопнул в ладони.