Покачнулся от неожиданности, ощутил быстрые пальцы Третьего на дуге агрегата.

«Нормально», — сказал одними губами.

Юга, странный в безмолвии, отступил, враждебно отслеживая силуэт за стеклом.

— Вы Король?

И Король тоже, в наушниках зашуршало, будто собеседник сдавленно посмеялся. Говори, зачем пришел.

— Нам нужно пройти. К Бухте.

Идите, просто разрешил Король.

Дал кому-то отмашку на той стороне.

— И выйти. Обратно выйти нам тоже нужно, — повинуясь импульсу, предупредил Выпь.

Ты этого хочешь?

Выпь молчал. Этого хотел Волоха.

А чего хочешь ты?

Выпь молчал. Он не знал этого. Раньше хотел найти Юга и вот, тот стоял за плечом, живой и близкий. Желать чего-то большего?

— А… Почему Манучер?

Потому что ты не можешь победить, не можешь сбить к ничьей и даже выйти из игры уже не можешь, одним голосом усмехнулся Король.

Выпь казалось, он в полной темноте пробирается по шаткому подвесному мосту, а под ним, над ним — бездна. Пасть.

Потому что есть утро, день и ночь, потому что утро открывает, а ночь — скрывает. Потому что Первые утро этого мира, Вторые — полдень, а Третьи — его полночь.

Выпь поправил наушники, и без того плотно прилегающие к взмокшей голове.

Спрашивай еще, дозволил Король.

— Кто был до нас всех?

Предок Оскуро, родитель Третьих. Оскуро пожирали людей, люди взмолились к Луту, Лут привел Первых. Первые — так их назвали здесь, их истинные имена очень, очень далеко остались, на той родине, которой у них больше нет. Лут сказал — живите здесь. Только. Одно. Условие. Вы сохраните жизни себе, но отдадите мне своих детей.

— Не понимаю, каких детей…

Дети видят то, что недоступно взрослому глазу. Их дети сражались с Оскуро. Убивали их. Умирали сами. Так было. Норы Оскуро закрыты, запечатаны фракталами Эфоратов, лабиринтами о тысяче ходов. Так есть. Когда не станет Первых, некому будет сдержать Оскуро. Так будет.

— Когда?

Скоро, на запотевшем стекле упавшей скобкой проступила улыбка.

— Что я должен делать?

Слова важны, Манучер. Важнее молчания.

Смех Короля утонул в шуршании. Выпь сдернул наушники, обернулся, уставившись в зрачки Третьего.

Гадая, что понял тот из одностороннего диалога. Юга молчал, нервно поглаживая цепь.

***

Обратно пришлось идти другой дорогой, узкой и прохладной, будто муаровая лента. В истоке пути парни взяли со стены два идентичных фонаря, с деревянными, до лоска отполированными корпусами. Юга коротко вдавил плоскую кнопку — свет вывалился, расплылся жирным белым пятном.

Коридор тянулся, как кошмар.

Стены смыкались над головой, от них не было ни света, ни тепла. Когда в лучах фонарей появилась первая встречная фигура, Выпь и Юга невольно вздрогнули. Однако незнакомец прошел мимо, словно не заметив их. Шел, опираясь взглядом об пол, искал чего-то.

— Это кверент, — вдруг вспомнил Юга, стукнув себя фонарем в лоб, — точно тебе говорю, кверент. Ай, и чего раньше не мог опознать?

— А кто это?

— А Лут их разберет, — отмахнулся черноволосый, — вроде тех, что потерялись, но ищут все что-то, что-то спрашивают.

— Ага, — Выпь даже не стал притворяться, что понял.

Навстречу попалось еще трое кверентов — ни один не остановился, ни один не обернулся. Свет фонарей делал Второго и Третьего невидимыми для Лутовых созданий.

— А мне вот одно любопытно, — вдруг сказал Юга, легко шагая рядом, — кто за стеклом-то стоял? Король или мы?

Выпь замер.

Уставился на Третьего. Юга молча тронул пальцами его ошейник, чуть потянул к себе. Выпь шагнул ближе, сдерживая дыхание.

— Снять бы его к Лутовой матери, — прошипел Третий твердым злым шепотом, — неужели умельцев не сыскалось?

— Ивановы брались — ни с чем отступились. Не по зубам.

Оба усмехнулись. Выпь взвесил на руке массу волос.

— А с цепью ты свыкся, как я погляжу.

— У всех свои ленточки, Второй.

***

Они вернулись.

— Разрешил, поехали, — сипло доложился Выпь.

Юга, ни с кем не заговаривая, с ногами вскарабкался на борт.

Корабелла качнулась, мягко пошла вперед и вниз. Арфа тлела красноватой закатной сосной.

Медяна, справившись с желанием выпихнуть Юга за борт, вопросительно тронула желтоглазого за локоть. Второй оторвался от молчаливого созерцания Юга, обернулся на девушку, кивнул.

— Сложно было?

— Потом расскажу. Если захочешь услышать.

— Сильно он из себя ужасный? — не отставала девушка.

— Бывали и пострашнее, — хмыкнул Юга, по-прежнему глядя в сторону.

Засвистел, качая ногой.

Выпь тяжело глянул, сжал губы. Покосился, словно взглядом пытался усовестить. Осторожно приобнял девушку, потянул прочь.

— Пойдем. Капитан что-то говорит.

Волоха еще не говорил. Медяну поразило, как быстро он поменялся. Вот только в своей каюте зубы сушил и дурачился, а теперь был собран и выглядел на все навранные лета.

— Господа и… дама, — рыжая благодарно отсалютовала, — благодаря нашим самоотверженным товарищам мы получили право на вход в Бухту. Дорога, как мы все подозреваем, предстоит краткая, но трудная. На борту гражданские лица и парочка животных, Дятел, не скалься. Поэтому объявляю строгое перемирие и целибат. Не драться, не трахаться, не бухать.

— Что ж делать-то тогда?! — возмутился Дятел, упирая кулаки в бедра.

— Смотреть по сторонам внимательно, запоминать и делать выводы, — отчеканил Волоха. — Всем все ясно?

— У матросов нет вопросов, — подтянулись все.

— Тогда по местам.

***

Вскоре смешки и разговоры стихли сами собой. Очень уж тоскливо было в гармошке — словно в глотке какого-то исполинского существа. Тихо и темно, душновато, непонятно. Ивановы разошлись по корабелле: капитан остался у носа, Дятел отгреб к правому борту, налево отправился Буланко, тылы прикрывали Мусин с Иночевским. Медяну попробовали были деликатно запереть в каюте или на камбузе, но девушка наотрез отказалась.

На самом деле, сидеть одной в замкнутом помещении и потеть от неизвестности было хуже, чем таращиться в темноту в компании. Олары вели себя пристойно — лежали на полу, словно коврижки, изредка моргали. Гармошка их подавляла и одуряла.

Руслан и Мусин с Иночевским, пока затишка, взялись толковать новенькой за Статут и валентность.

— Тут, милая барышня, все просто. Валентность это, в сущности, число силы. Чем больше валентность, тем больше сила оружия. Так достаточно понятно?

— Вполне, — кашлянула Медяна, морща лоб, — но как эта валентность появляется, откуда берется?

— Валентность есть аккумулированный энергетический след, следствие действий владельца сего орудия, — плавно вступил Иночевский, — ибо хозяин может как приумножить силу, так и низринуть ее. Истинно говорю: у гвардейца, честно и доблестно оберегающего покой граждан, без пощады к себе, сила оружия будет возвышаться над силой оружия бесчестного убийцы, скрадывающего маленьких детей.

Медяна поежилась.

— И что, если стакнутся например, этот самый гвардеец с револьвером и тот убийца…тоже с револьвером?

— Тут, горлинка, может Статут свое слово веское сказать. Оружие с меньшим числом силы вяжется большим числом… То бишь, у татя этого револьвер оглохнет, онемеет.

— Но как на глаз угадать, какая у кого валентность? — Медяна схватилась за виски.

— Да никак, — хором пропело трио, — тут или мозгами раскинуть, или нюхом почуять, на опыте выехать, ну и знать, конечно, какая у твоего орудия силушка, выдюжит али нет….

— Есть, правда, оружие-Исключение, которое по Статуту не играет, например, ммм…. Орудия Первых и Вторых, сколопендры, кольца Лафона…

— Есть и оружие стайное: такое поодиночке малую силу имеет, зато совокупно, в группе, бьет мощно. Послушное. Таким оборужают дружину, личное войско, у Ведуты в заводе подобное, у манкуртов Башни, у гвардейцев тех же — Вороны с рук едят…