Рина хмыкнула и дернула бровями. И столько разочарования было в этом коротком движении, что я почувствовал неприятную тяжесть в душе. В тот день она окончательно утратила веру в волшебство, то есть, повзрослела.

– Можешь поставить последний рубль и выиграть – она не была ведьмой, конечно, нет. Мама усадила меня перед собой и объяснила, что это племянница нашей соседки по району, что прошлой осенью она попала в страшную аварию и потеряла родителей и сестру. Она чудом выжила, но ее лицо… Мы ведь жили не в Голливуде, а в крошечном провинциальном городке, и ее тетя, к которой она вынуждена была переехать, не ворочала миллионами, так что такой эта девушка останется на всю жизнь.

Порыв ветра швырнул в стекло порцию брызг, Рина подняла на меня ледяные глаза, в глубине которых я видел боль, так бывает всегда, когда дети понимают, что в этом мире есть вещи страшнее троллей и ведьм. Я хотел снова взять ее за руку, но не решился под этим ледяным взглядом, сейчас она была недоступна для тепла, сейчас ее душа стала Арктикой.

– Вот в тот день всё волшебное вокруг меня и во мне рухнуло. Я вдруг поняла, что не являюсь неуязвимой, что если прыгну с крыши – упаду и разобьюсь, и стану как эта девушка. Я поняла, что мир плоский и злой, что в нем нет правил, нет чести или наград за добродетель. Однажды ты выходишь из дома и теряешь близких в аварии. Однажды утром ты смотришь на свое лицо в последний раз, а дальше на тебя будет смотреть чудовище, под маской которого всё та же молодая девушка, понимаешь?

– И нет волшебства, чтобы вернуть ей семью или красоту. Нет феи-крестной, а волшебство мог бы сотворить толок мешок денег, но в этом подлом мире они не падают с небес. Есть реальность, из которой ты не можешь выбраться, как из ловушки, и ее реальность такова, что за всю жизнь она не заработает столько, чтобы поехать на другой конец земли к высокооплачиваемым врачам.

– Да, – кивнул я, так и не решаясь прикоснуться к ней, как будто холод, идущий от нее, мог обжечь или убить. – Я видел немало таких историй.

– Не сомневаюсь, – холодно ответила она, – а насчет твоих размышлений, в них ведь прозвучал скрытый вопрос, так? Верю ли я… верю. Верю, что есть что-то волшебное, неуловимое, прекрасное и ужасное, верю, что чудеса живут где-то. Где-то, но не здесь. После того дня я просто не могу обманывать себя, здесь, рядом с нами, в городах, нет ничего, что выходило бы за рамки телевизионных репортажей или законов рынка. Здесь правят другие силы, люди убили волшебство, если оно и было, заменив его политикой, экономикой и общественным мнением.

Теперь настала моя очередь чувствовать смятение и разочарование. Совершив свой прыжок в пропасть, я не разбился, но и не взлетел. Скорее, я валялся сейчас на дне этого ущелья с поломанной ногой, спрашивая себя, какого черта я вообще это затеял.

– Ааа, ладно, к черту всё это, – я тряхнул головой, старясь игнорировать мутную тяжесть в душе, старясь поверить, что трещина между нами не стала шире и глубже. – Пациенты умирают, все люди умирают, почему-то этот так. Я и сам не понял, куда больше тянется моя душа. В мире много страшных вещей, давай оставим их за порогом. Я это пережил, как и ты свою историю, не хочу портить наш вечер и впускать в него тьму.

Она улыбнулась мне, еще не прежней улыбкой, но намного теплее.

– Ты ведь знаешь, что тебе не в чем себя винить? Просто хочу еще раз это сказать.

– Знаю, – ответил я, и это было правдой, трещина сократилась. Возможно, мне удастся замазать ее, наклеить красивенькие обои, подумал я, и постараться забыть, что она вообще там была. Это была моя игра, и больше прыгать в пропасть мне не хотелось. – Может, посмотрим кино?

– Только без глубокого смысла! – засмеялась она и в миг стала прежней Риной, женщиной, которую я, кажется, любил.

Мы посмотрели «Век Адалин», укрывшись тем самым сине-серым пледом, потом медленно и как-то отстраненно занялись любовью. Огонь страсти погас и так и не разгорелся снова, очень уж это пламя капризное, когда вам больше 35 и вы имеете больше одной извилины в голове. Дождь и не думал прекращаться, Рина уснула у меня на груди, а я лежал, глядя в темноту, и думал о черной бумаге, на которой было напечатано приглашение в странный Клуб. Я сказал, что не хочу впускать тьму, но ее кусочек уже вошел в мою жизнь без спроса и теперь прятался в толстой и скучной книге от женщины, в которой был мой свет.

Завтра, думал я, завтра я поставлю точку в этой неприятной истории. Схожу туда, раз уж решил, но только разок, чтобы увидеть, не ошибаюсь ли я в своих немного наивных надеждах. Почему-то при мыслях о завтрашнем вечере я чувствовал сильное волнение, какую-то вибрацию в груди или даже легкий страх. Мне и самому такая реакция казалась глупой и нелепой, но когда это чувства слушались разума?

Я осторожно встал, чтобы не потревожить ее, вышел в кухню, всмотрелся в редкие горящие окна, дождь всё шумел, окно было приоткрыто, и влажный холодный воздух неприятно холодил голое тело. Я обхватил себя руками и уставился в ночь за окном невидящим взглядом. Что-то ждало меня завтра, что-то, к чему я, наверное, не был готов. Но не это меня пугало, я всегда бросался навстречу всему, к чему явно готов не был и быть не мог. Меня пугало то, что наличие такого приглашения уже склоняло чашу весов мировоззрения в сторону ведьм, единорогов и всего того, во что взрослым верить не полагается. Во что верить становится опасно с приходом определенного этапа жизни.

И еще я понял, что трещина между нами никуда не делась, она всегда будет там, даже под слоем штукатурки и красивыми обоями. Потому что я чувствовал так же явно, как холодный воздух, дующий мне в грудь и живот, что поступил правильно, не сказав Рине о Клубе и о моей истории.

Глава 10

На работе мне приходилось несколько раз уединяться и, строго глядя на себя в зеркало, требовать от этого бледного мужчины с яркими глазами собраться и перестать, черт возьми, валять дурака, от него ведь зависят жизни! Такого волнения я не чувствовал с 10 лет, когда впервые подрался с мальчиком из параллельного класса. Тогда я понимал, что дело идет к рукопашной, но не знал, как себя вести, как драться и как выйти из ситуации с наименьшим позором. Проще говоря, мне было страшно, как и тогда.

Мысли о проклятом приглашении и загадочном Клубе не выходили у меня из головы, особенно фраза «Вы верите в чудеса? А может, вы их видели?». Она, как трек на повторе, крутилась в моей голове, вызывая всё новые волны удушающего волнения, переходящего в страх. И это как магнит притягивало меня туда, так что о том, чтобы просто выбросить приглашение и забыть о Клубе, и речи не шло. Так уж я устроен, если меня что-то волнует, я должен броситься в бой и победить источник неприятностей или оказаться побежденным. Неопределённость – вот мой худший кошмар. Я вступил в драку с тем пацаном тогда на школьном дворе, несмотря на сдавленное ужасом горло, и сердце, бухающее где-то в голове, он разбил мне нос и испачкал одежду, а потом вмешалась учительница. Но в тот момент я понял о себе 2 вещи: первое – мир не рухнет, если тебе дадут по лицу, и второе – нет ничего лучше поставленной точки.

Я и сам не мог сказать, чего боялся, что именно так пугало меня во всей этой истории с Клубом, но точно знал, что пойду и поставлю точку, как привык. Машина ждала на парковке для персонала, сегодня мне нужен был личный транспорт, утром Рина удивилась, когда я потянулся за ключами и предложил подвезти ее, обычно я ездил на маршрутке. И я солгал, снова, но теперь более легко и уверенно… а чего уж там, если ты покатился по склону негативизма, то по пути ко дну ты только набираешь скорость. А потом шмякаешься и разбиваешься в лепёшку.

И это падение грозило мне не только в личной жизни, но и в профессиональной. Первый раз, во время утреннего обхода, я назначил пациенту с воспалением легких амоксициллин, не заметив, как удивленно взлетели брови сопровождающей меня медсестры.

– Лечение по плану, – уверенно сказал я и хотел переходить к следующему, протягивая руку в требовательном жесте – просил передать мне его историю болезни. И тут медсестра, тактичная и опытная Таисия Павловна, тихонько тронула меня за рукав халата и отвела в сторону.