– Ваш сын… – сказал гость. – Ваш первый сын, – голосом подчеркнул он, – он ведь тоже учился в училище транспорта, так?

Фарн медленно кивнул. Первый сын умер. Но об этом не принято было говорить. Даже официальная версия его смерти избегала упоминать об участии в некоем студенческом заговоре, а в семье эта тема была вообще табуирована. «Да, в училище транспорта! Тоже! – хотелось выкрикнуть Фарну. – И что?»

Впрочем, при случае, он мог бы даже развить эту тему. Он давно добивался, чтобы хотя бы второй его сын, второй и теперь единственный, поступил в университет знаний. Просто знаний. Не в училище транспорта, геологии или сельхоз. Для этого Фарн уже много лет состоял членом Попечительского совета их единственного университета, перечислял в его фонд немалые деньги, очень немалые для его фирмы деньги, и тоже очень расстроился, когда и второго сына не удалось туда протолкнуть. Но теперь, он надеялся, что добьётся, чтобы туда поступила дочь. Квота для низших каст была очень маленькой, но счастливые случаи бывали.

Гость опять что-то говорил. Странным образом он коснулся темы диссертации, которую недавно защитил сын. Фарн напрягся. Что-то в голосе гостя изменилось.

– Вы знаете, чем он занимается?

– Да-да, я знаю, – быстро ответил Фарн, спеша показать, что он полностью в курсе жизни сына и что в его деятельности ничего противозаконного нет.– Он занимается темой сверхуплотнения горной породы. С тем, чтобы создавать такие проходческие щиты, которые будут двигаться под землёй очень быстро.

– Как дождевые черви? – подобрал ожидаемое сравнение гость.

– Да, но принцип другой, – Фарн даже обрадовался, что ему удалось переключить тему. – В отличие от червей, грунт в машине сначала сильно уплотняется. Очень сильно, в десятки раз по объёму, это происходит в передней части агрегата, и затем, в таком сжатом виде, он, то есть грунт, он проходит по центральному стволу всего проходческого щита, словно по кишечнику, а на выходе снова разуплотняется и занимает своё прежнее место. В принципе, после этого в горной породе даже дырки не должно оставаться. Понимаете?

– Да-да-да, – закивал Гаврон, тоже будто обрадовавшись теме. – Я видел в новостях. Проходческие щиты, которые не оставляют за собой никакого прохода. Парадокс. Правда, говорят, на Земле для такой силы сжатия надо воспроизвести плотность нейтронной звезды. Или даже чёрной дыры. Так что, как ни крути, а без какой-нибудь дырки вам всё же не обойтись! – Гаврон отрывисто хохотнул, а потом вдруг понизил голос и пригнулся к столу, словно боясь, что его подслушают. – Однако наверху, – он кивнул на потолок, – возникают опасения. – После этого он выдержал долгую паузу, чтобы Фарн мог спросить «какие», но хозяин молчал. Гость распрямился и откинулся на спинку стула.

– Вы хотели мне что-то сказать.

– Я? – удивился Фарн. Он ничего не собирался говорить.

– Вам не очень понравилось, когда я пошутил про плотность чёрной дыры. Вы подумали, а откуда ваш сын возьмёт такое количество энергии, разве нет?

– Да нет.

– И всё-таки.

– Я не знаю, откуда он может взять такое количество энергии, – сказал Фарн и тут же испытал стыд, что таким построением фразы он как будто нечаянно предал сына, отстранился от него перед лицом чужого человека. Надо было сказать обезличенно или использовать местоимение «они».

– Вы же были учителем физики…

– Нет. Географии и биологии. Хотите, я заварю ещё кофе? Или, может, чай? – спросил Фарн, вставая.

– Нет. Присядьте. Присядьте, – настоял Гаврон. – Вы когда-нибудь спрашивали себя, куда, например, девается вся эта земля, вынутая из наших пещер? А это десятки, сотни, тысячи, миллионы кубов. Куда?

– Я не знаю.

– И все не знают. Но при этом все думают, что она каким-то чудесным образом выбрасывается наружу.

– Я не знаю. Я просто делаю двери и лестницы. Железо и дерево. Гарнитура, фурнитура, крепёж…

– А потом появляются книги, подобные «Последней оптической иллюзии» с её нелепыми бреднями о горе чёрных муравьев. Ваш сын когда-нибудь произносил при вас слово «террикон»?

– Нет, мой сын при мне никаких таких слов не произносил, – твёрдо ответил Фарн и спокойно выдержал долгий взгляд «шахтёра».

– Вы мне нравитесь, – резко изменил интонацию гость и начал собираться. – Но, возможно, вам стоит внимательнее приглядеться к окружению вашего сына.

– Он взрослый муравей. А в чём дело? Вы знаете, где он сейчас?

– С ним всё в порядке, а мне уже пора. Проводите меня.

Гость вызвал такси. На лифте они спускались молча, а когда выходили, в подъезде им встретилась соседка, очень весёлая разбитная муравьиха с каким-то своим приятелем, который старался её поддерживать, но только из расчёта на взаимность. При виде Гаврона, субъекта явно не местного разлива, соседка на мгновение растерялась, потом ойкнула и принялась откровенно заигрывать. Гаврон ей что-то ответить, соседка громко расхохоталась и стукнула его по плечу. Как-никак плечо у «шахтёра» было всё же шире, чем у её друга.

Такси пришлось ждать долго. Они стояли в подъезде, укрываясь от холодного ветра, и смотрели сквозь стеклянную стену, как на нижней поверхностях подъездного козырька играют красные сполохи. Ночью те играли особенно оживлённо, словно это именно их раздували подземные вентиляторы.

Сын неожиданно приехал утром и, мало того, на отцовской машине. Фарн даже не спрашивал, как это вышло и кто именно его надоумил забрать оставленную на университетской парковке машину. Всё как-то понималось без слов.

Фарн-а приехала с работы уже после девяти, она добиралась домой на общественном транспорте. Муж сразу понял, что у неё тоже была необычная ночь.

– Ты дозвонился до него? – спросила она, едва переступив порог. – Почему он не отвечал по телефону?

– Он уже здесь. Спит в своей комнате. Раздевайся и садись завтракать.

К этому времени их дочь уже встала и ушла в школу. Завтракали они вдвоём. Фарну несколько раз звонили с его фирмы, спрашивали, когда он может придти и подписать платёжные документы. Он сказал, что после обеда.

Разговаривали они долго, ещё и после того, как жена пошла в спальню и стала приготавливаться ко сну. Но ни к чему конкретному они не пришли. Сам же Фарн вновь и вновь прокручивал в голове мысль, что власти, по-видимому, опасаются разработки их сына. Теперь не только самой идеи, ранее чисто фантастической, но и предлагаемой технологии, позволяющей передвигаться под землёй очень быстро и без следа. В любом направлении.

– Понимаешь, меня всегда это беспокоило. Мы живём в земле, – продолжал Фарн вслух. – Фактически мы живём в земле. Всё наше окружающее пространство, помимо самой воронки, это всё земля, земля и земля. Не зря так и названа. Помнишь, мы смотрели сериал, где одну планету назвали Яблоком, помнишь? Ты спишь?

Фарн-а засыпала.

– Потом, в какой-то момент, это яблоко вдруг разрезали. На две отдельные половины, две отдельные планеты. На две полу-Земли. Одну для синих муравьёв, другую – для зелёных…

Фарн-а стала похрапывать.

– Фарн-а, не спи! – потряс её за плечо Фарн. – Я должен тебя о чём-то спросить.

– Мм?

– Они тебя спрашивали о дочери? Как-нибудь упоминали? Пусть даже мельком.

Фарн-а резко очнулась.

– Да-а. Они спрашивали, как она учится в школе. Я сказала, что хорошо, отличница.

– А ты сама с ней в последнее время о чём-нибудь говорила?

– Мы всегда говорим.

– О чём-нибудь о таком?

– Нет. Но она сама…

– Ну!

– Девочки в школе возмущались, что мы все гамэргаты.

II

Клиника неврозов располагалась в пещере с искусственным небом. В сущности, это была просторная каверна почти идеально сферической формы. В самой нижней части был разбит сад и плескалось мелкое озеро, так что нижний корпус больницы частично стоял на сваях, в верхней – освещение создавали два подвижных светильника, один жёлтого света, с мощной лампой накаливания, другой – голубоватый, холодный, люминесцентный, но тоже шарообразный. Сложную систему кабелей и подвесов иногда заедало, и тогда жёлтому светильнику становилось неинтересно уходить на ночь, и он всячески мешал синему. Иногда они оба так причудливо сцеплялись, что висели на небе по несколько дней, пока вызванные электрики устраняли неисправность. Главный врач клиники доктор Андрелион сломал голову, чтобы объяснить пациентам, что тут вообще происходит.