Настоятель опустился на землю и закрыл лицо руками… Все молчали. Гильберт выпустил из рук обломок меча и то, что еще несколько мгновений назад было оружием беспомощно и жалобно звякнуло о камни. Отец Мартин отнял руки от лица, поднял голову и посмотрел на юношу:

- Гилберт Бальфор, англичанин, меня вызывают в Стокгольм, и ты поедешь со мной! – голос настоятеля звучал строго и сухо. – Я не знаю, чем закончится эта поездка, но твоя судьба теперь в руках Всевышнего и будет решаться именно там. Наместник злопамятен и будет стремиться свести с тобой счеты. А вам братья Филидор и Филипп, - приор повернул голову к монахам-аптекарям, один из которых продолжал стоять на коленях у тела погибшего, - остается лишь похоронить несчастного нашего брата Беннета. Займитесь этим скорбным делом Я уезжаю, за меня останется брат Генрих. – Высокий монах, заведовавший монастырской библиотекой, низко поклонился приору.

Глава 5. Ведьма.

Вот и не стало старого Свена Нильсона. Горько рыдала Улла-Любава, плакал, утирая струящиеся слезы, маленький Бенгт. Добрую память оставил по себе старик. Целых пять лет он оберегал и заботился о них, как о своих родных детях. Хоть и звалась Улла его женой, но никаких супружеских отношений не было. Отец и дочь! А Бенгт, сын несчастной Соломонии Сабуровой и вовсе был Нильсону внуком. Ласкал его старик, баловал гостинцами, что привозил из ставшего теперь далеким и недосягаемым Новгорода. Здесь Свен был непреклонен. Как тогда вернулись, больше Улле ездить с ним он запретил. Наотрез. Пыталась было спорить – бесполезно. Так и жили. Свен уходил с товаром в Россию, Улла распоряжалась по дому, делала закупки, заготовляла новые товары, подыскивала покупателя повыгоднее на то, что Свен привезет в очередной раз из Московии. А тут вернулся старик совсем плохой. На море просквозило его, слег еще на корабле. Матросы так и принесли на руках его в дом. Выхаживала, лечила жена-дочка, да все бестолку.

- Видно, мой час пришел… - прошептал посиневшими губами старик, как-то вечером. Тяжелые хрипы вырывались из груди. – Вон там… - показал пальцем на стол, - в верхнем ящике… возьми…

- Хорошо, хорошо… - Улла старалась успокоить больного., вытирая непрерывно катящийся пот.

- Нет! – старик был настойчив. – Возьми сейчас… при меня… пока я еще… жив… - речь давалась ему с трудом.

Улла прошла к столу и открыв верхний ящик, извлекла оттуда какую-то бумагу. Показала Свену – это, мол?

Старик закрыл глаза:

- Эта!

Девушка вернулась к умиравшему.

- Разверни и прочти! – хрипы совсем заглушали его голос.

Улла развернула. Это было завещание, по которому все движимое и недвижимое имущество купца Свена Нильсона переходило его вдове Улле Нильсон и их сыну Бенгту. Далее следовал перечень дома, склады, корабли… в конце упоминалась также церковь в Муре, которой завещатель жертвовал какие-то деньги и просил его похоронить на местном кладбище. Свен давно еще говорил Улле о том, что когда наступит этот последний день, чтоб отвезла его в Муру и похоронила рядом с отцом и матерью. Вот и пришел этот день…

- Барбро… - хрипел старик чуть слышно, - Барбро…

- Что? – Улла совсем наклонилась к нему.

- Берегись Барбро… сестры моей… - и последнее дыхание незримо покиноло тело купца.

Горько заплакала девушка. Опять она осталась одна… Господь хранил ее до сих пор, спас от неминуемой смерти от рук приспешников князя Василия, Богородица оберегала ее когда с младенцем Соломонии Любава покидала Суздаль, Никола Угодник в лице Свена перенес ее сюда в Стокгольм. И вот его не стало…

Обливаясь слезами, Улла закрыла глаза умершему спасителю своему, по православному обычаю достала припрятанную свечку, привезенную еще из Новгорода, сложила руки на груди, вставила мерцающий огарок.

- Господи, упокой душу раба твоего… - Зашептала молитву.

Старая обрюзгшая Барбро, чертыхаясь, почем свет стоит, вышла из дома:

- Где это проклятый Калле? – Оглядела двор. – Ну, конечно, где ему еще быть… Всю жизнь готов там просидеть и языком чесать… - И вперевалку отправилась в правый дальний угол двора, где находилось отхожее место.

На широких досках с большими вырубленными аккуратно топорами отверстиях сидели двое – ее муж Калле и зять Олле. Дверь в сие заведение отсутствовала, поэтому старуха тут же приметила пропавшего муженька, который сидел с краю, и его голова торчала в пустом дверном проеме.

- Два бездельника! – Обрушилась она на мужчин. – Что Господь одного дурака дал – мужа, так и дочке такого же послал.

Оба торопливо слезли со своего удобного сиденья и натягивали штаны.

- Я кому говорили отправиться за дровами? – Грозно вопросила Барбро, переводя взгляд с мужа на зятя и обратно. Мужчины быстро переглянулись, но решили промолчать. Красное, опухшее лицо старухи, стало почти фиолетовым от злости. Большой мясистый нос затрясся, рот открылся, обнажив несколько гнилых клыков – все, что оставила жизнь этой пьянчужке, казалось еще мгновение и старуха изрыгнет такое количество ругательств, которые просто смоют обоих мужчин и утопят в поганой яме, что была у них под ногами, за досками пола. Но крикнуть она не успела. Опередили!

- Мать! – раздался позади визгливый голос Илве, дочери Барбро и Калле. – Иди сюда скорее!

Старуха захлопнула свою пасть, плюнула под ноги мужчинам так смачно, что оба вздрогнули, и тяжело повернувшись на месте, шагнула на зов дочери.

- Что там еще? – пробормотала недовольно. Илва, худощавая девица с заостренным носом и прыщавым лицом, стояла посреди их двора и разговаривала с какой-то незнакомой хорошо одетой, правда во все черное, молодой женщиной. Рядом стояла повозка, запряженная парой добрых коней. На повозке что-то было загружено – старуха издалека не могла разглядеть, но узрела мальчика, лет пяти, одетого так же, как и та женщина, во все черное.

- Мать! – Опять визгливо выкликнула Илва, нервно теребя руками грязный фартук. – Ну, иди же сюда!

- Заткнись, потаскуха! Не видишь, иду! – огрызнулась Барбро родной дочери. На что та развернулась, и, уперев руки в бока, ответила:

- Своему зятьку засранцу скажи спасибо! Вместо того, чтоб женой своей заниматься, он с выжившим из ума Калле готов целый день в нужнике просиживать. Чтоб у него кишки все повылазили, коль другое никак не может!

- Заткнись, дура! – Мать еще раз осадила дочку и приблизилась вплотную к приезжим.

- Господи, куда мы попали? – С ужасом думала Улла, лицезревшая все эту дикую сцену. – Надо поскорее похоронить Свена и возвращаться. Видимо это и есть его сестра Барбро. Он говорил ее надо опасаться…

- Ну и кто это к нам пожаловал… - Выцветшие поросячьи глазки старухи уставились на Уллу из-под насупленных бровей. От Барбры сильно пахло перегаром и какими-то нечистотами, видимо от давно немытого тела. Улла даже достала небольшой белый платок и поднесла к носу. Запах был просто невыносим. Вслед за матерью теперь и Илва буравила девушку недобрым холодным взглядом. – Ну? – Старуха повторила вопрос.

- Улла Нильсон, госпожа… - Любава замялась. Ей было никак не вспомнить фамилию сестры Свена.

- Госпожа? – Удивилась старуха и вдруг захохотала, трясясь всей своей мужеподобной фигурой. Его мясистый подбородок из нескольких жировых складок, завершавший квадратное лицо, ее сизый прямой нос, с кроваво-красными прожилками, все заходило, затрепетало, изображая высшую степень веселья. Подвизгивая, ей вторила дочка, лет сорока - сплошные кости с плоским задом и совсем незаметными грудями. Ее грязный платок сбился назад, обнажая волосы, непонятного первоначального цвета, но темные от пропитавшего их сала и копоти. – Госпожа…. Ха-ха-ха….

Внезапно смех старухи прекратился, и она впилась глазами в девушку:

- Как ты себя назвала? Повтори! – Приказала.

- Улла Нильсон. – Вновь ответила.

- Нильсон? – Переспросила старуха, обходя ее кругом и рассматривая повнимательнее. – Дочка что ль, братца моего? А сам где, черт пропавший?