- Она! Она! – забилось сердце. – Помнит, любит. – Сорвал Овчина с себя шапку, лоб вытер, что в миг испариной покрылся. – Эх! – И пустился в загул веселый, как только отпустили с часов. Хмельной, братался со всеми, пил за здоровье литовской княжны, а коли выкликали имя великокняжеское, так притворялся, что уронил под стол вещицу и, знай, ее ищет там.

В самый разгар веселья, третий день уж почитай буйствовали, примчался Охрюта взмыленный, и к хозяину в ноги.

- Чего ты, пес? – вздрогнул от неожиданности Шигона. – Случилось что?

- И да и нет! – Татарин все в ногах валялся.

- Да подымись ты! – Приказал дворецкий. – И толком объясни.

- Девку свез в Новогород, как ты велел. Продал купцу свейскому, но с острова Готланд. Вот купчая и деньги. – Протянул сверток. – Шигона развернул, прочел быстро. – Дальше сказывай! – Буркнул недовольно, видя, что мнется сотник. – Стряслося что?

- Да, Соломония… - тянул татарин.

- Что Соломония? – Со свистом вбирая воздух, прошипел Поджогин, яростью наливаясь, готовясь уже к худшему.

- Да Ульяна сказывала, будто спуталась княги.., - запнулся и поправился, - монашка София со стражником одним, Сенькой кличут…

- Ну и…? – Сверкал глазами страшными дворецкий.

- И ничего! – развел руками Охрюта. – Под лед спустил его я.

- Ну, дурак! – Выдохнул Шигона. – Зачем под лед?

Сотник виновато пожал плечами, чего, мол, с ним еще делать-то было

- Сюда волочь! На дыбу, со встряской, да на огонь медленный… чтоб все сказал, было – не было, а что теперь? Тьфу! Убирайся с глаз моих, чтоб я не видел твоей рожи басурманской. – Так захотелось пнуть, но удержался, только плюнул еще раз. Охрюта, как побитый потащился прочь.

- И там сидеть, в монастыре, и ни ногой… - Крикнул ему вслед Поджогин, а сам к Захарьину поспешил.

Тот выслушал молча, лишь брови сошлись круто у переносицы. Был краток:

- Удавить, коли родит!

Шигона замотал головой.

- Что? – вдруг повысив голос строго спросил Захарьин. – Крови испугался безвинной?

- Насчет крови, ты не прав, боярин. – мотнул головой дворецкий. – Не боялся я ее николе. Ты псов моих верных видел? То-то! На части порвут и не глазом моргнуть не успеешь… А вот безвинной… тут твоя правда.

- Безвинной, говоришь… - прошипел Захарьин, так близко к Шигоне наклонился, глаза в глаза, что горячее дыхание опалило веки. – А бывает другая разве? Мало ли на Москве казнят кого? Много ли из них истинно виновных? А здесь кровь не безвинная! Есть у нее вина – только твоя, и псов твоих верных, что не доглядели за бабой! Думать о том раньше надобно было… Ладно, - добавил, остывая, - сперва убедиться надо, что брюхата. Ежели родит, тогда и думать будем! Сейчас другая забота – новая невеста понести должна от князя Василия.

- А ежели… - Шигона даже досказать не решился.

Захарьин вздохнул тяжело, распрямился, поясницу потер заболевшую:

- Не знаю! – буркнул, к небу глаза поднял, перекрестился. – Тогда на одного лишь Бога надежда! Что со всеми нами тогда будет… в Его только воле… Князь-то вона, глаз не сводит с Елены. Браду сбрил, на ляха стал похож… Старцы плюются по углам. Вассиан и вовсе от двора отошел… В спальню князь словно отрок младой… на крыльях летит… расплескать боится, - усмехнулся боярин, - только будет ли толк с того… Но любит… любит… И то хорошо, что невестой-то мы ему угодили с тобой… - зыркнул глазом задорно. – Пора и о дяде ее подумать. Притомился небось князь Михаил, сиделец наш…

- Уговорит Василия-то?

- Сам что ль не видишь, Шигона? – удивился Захарьин.

- Да, вижу, вижу. – Закивал дворецкий. – Но сильно зол был на него князь, за измену-то…

- Коль сильно зол был – давно б казнили, не мешкая… - глубокомысленно изрек боярин. – А так поразмыслить дал времечко…

- Одумаешься… за двенадцать лет-то…

- Года дело наживное… ума-разума понабрался… кому и как служить думаю понял, да и кому избавлением своим обязан тоже… На Литве сильно рады будут православные, Глинский для них словно стяг. А Сигизмунд польский опечалится, хоть и манил к себе князя, покуда у нас он обретался, да думаю, чтоб удавить его. Да, - вдруг неожиданно вспомнил Захарьин, - девка, что была неотлучно при Соломонии? С ней-то что?

- Вот память! – подивился Шигона, но вслух сказал, головой мотнув в сторону:

- Продали ее! Вот купчая! – достал из-за отворота шубы. Показал.

- Продали… - протянул задумчиво Захарьин. – И куда? Кому? Что за купец на сей товар сыскался?

- В Новгород. Купец свейский. Имя его… - Поджогин развернул грамотку, вгляделся, - Нильс Свен… Свенсон.

- Свейский, говоришь… - Захарьин обдумывал что-то. – Значит, помиловал ты девку, Иван Юрьевич? – посмотрел с хитрецой на Шигону.

Тот неопределенно покрутил головой, купчую убрал за пазуху.

- Да не хочешь, не отвечай! – Согласился Захарьин. – Может и к добру все это… Ныне свеи вновь от датчан отделились, короля себе выбрали, Густавом кличут. Рода вроде б и не знатного, да нам без разницы. Датчане себе волосья рвут, да кровушку пускают, два короля у них теперича. Не до свеев им ныне. А нам - торговля дело выгодное, что с датчанами, что с немцами свейскими, что с Ганзой… Ныне Густав ихний посла принять просит, договоры старые подправить – печатник Третьяков сказывал. Надобно знать нам что там в Стекольне их, да почем… Рыбаков наших, что на Каяново море промышлять ходят, по-прежнему свеи обижают. Мир с ними на 60 годков подписан, да вот с границами все незадача выходит. Ты, Иван Юрьевич, уточни у наместника князя Оболенского, что за купец девку нашу приобрел, да и проследить ее надобно. Может и сгодиться…

- Согласиться ли… - неуверенно произнес Шигона.

- С подходцем надо, дворецкий, не с наскока… - усмехнулся боярин. – Ты ж от смерти неминуемой ее спас, жизнь подарил… помнят такое…

- Ей жизнь и не мила была, смерть принять хотела за княгиню свою.

- Хотела, да не приняла… Забывается то, а жизнь… вот она! Живет же… Купил то какой из себя? Молодой, аль старый? Купец-то этот свейский?

- Не знаю! – признался Шигона. – Не о том мысли были! О Соломонии думал…

- Расспроси пса своего. Ежели молодой может полюбятся, может поженятся, ежели старый… так и то ж на младое потянуть может… Лишь бы нам отсель ниточку какую протянуть… - Пальцем крючковатым в воздухе потряс.

- Узнаю все! – тряхнул головой Шигона. – Раньше весны свей отплывать не соберется. А там, глядишь, с новым товаром придет, вот и узнаем, что с девкой нашей сталось. Все-то ты помнишь, Михаил Юрьевич… и про девку Соломониеву… - усмехнулся Поджогин.

- А ты не смотри, что старый я… - сверкнул глазом боярин, - годы они богатством разума да памяти дороги. Ноги вот подводят, - на посох показал, - а голова, как у отрока свежая. Великий князь сказывал сразу как отгуляем, первым делом на богомолье отправиться с младой женой, - построжел разом Захарьин. - О деторождении молиться будут. Вот забота, так забота… А с Соломонией, да с девкой разберемся как-нибудь.

- И то правда, - согласился успокоенный дворецкий. – Глаз не спущу! Сам поеду в Суздаль!

- Чего ныне-то ехать? Полгода выжди хоть! Не будешь же ты ей рясу задирать, брюхата аль нет? Ульяна смотреть должна!

- Вот и заставлю дуру старую! – зло бросил дворецкий.

- Думаю, без тебя, игуменья напугана. Ежели что - сразу отпишет! Не нам, так владыке своему.

- Нам! – упрямо мотнул головой Шигона и повторил. – Нам только! Никаких владык! Самолично ей накажу!

- Поезжай! – Согласился Захарьин. – Только по весне-лету, заодно дары отвези в монастыри суздальские. И от меня тоже. За грехи наши тяжкие… Напомнишь, когда соберешься!

На том и расстались.

Глава 14. Жена и дочь.

Несколько месяцев живет Любава у старого шведа. Пообвыклась. Сперва сторонилась, уж больно странно смотрел Свен на нее, Уллой все называл. Догадалась, что с дочерью его покойной схожа, да и Густяк про то рассказывал. Старик не донимал ничем девушку, отвели ей светелку, там и просиживала она вечерами, а днем гуляла по Немецкому двору, где стоял дом Нильсона и других иноземных купцов. Вслушивалась в речь чужую, смотрела, как люд чужеземный трудится, без суеты, без крика, без разговоров лишних – на слова-то они все скупы были, вроде б и неторопливо все у них, да работа спорится – разгружают товар всякий, заносят, выносят другой, грузят, да не навалом, как бывало свои, русские, а все аккуратненько, ровненько. Все вместе на обед, все вместе на ужин. По субботам в церковь дружно шагали, дружно молились, потом сидели пиво пили. Чуть шумнее становились, но ни драк тебе, ни ссор громких.