Молодой человек оглянулся, пожал плечами, засмеялся:

- Ну, если только «епифанские огни», освещающие путь волхвов, ваше преосвященство. Тогда это добрый знак, что наша миссия окончится удачно.

- Тем более, у меня уже есть опыт возвращения оттуда. – Подхватил на той же веселой ноте Кнут Юханссон, расположившийся с ними в одних санях.

- Дай Бог! – Отозвался, погружающийся в дремоту епископ. Опять ему снился тот же сон: разверзнутая земля и нависающая над ним каменная громада. Только теперь ему казалось, что она вот-вот обрушиться на него. Оттого он больше ничего не копал, его тело оцепенело, он смотрел наверх, задрав голову так, что шею ломило от боли, и напряженно вслушивался в безжизненную тишину, стараясь предугадать начало падения.

Московиты встречали посольство за три версты от Новгорода. Конные воины молча преградили дорогу, было видно, что они пересчитывают прибывших гостей, затем часть ратников отделилась, обошла посольский обоз и пристроилась ему в хвост. Оставшиеся развернули лошадей и знаком показав – поезжайте за нами, тронулись в сторону Новгорода.

Встреча с наместниками князем Михаилом Глинским и боярином окольничим Алексеем Плещеевым была пустой формальностью и обменом ничего не значащими фразами. Посольству, насчитывающему около сотни человек, был отведен большой постоялый двор на Торговой стороне, опричь того наместники распорядились выдать по сотне калачей на день, столько ж хлебов двуденежных, щук два десятка, лещей, да судаков столько ж, прочей рыбы мелкой - карасей, язей, подлещиков, десять десятков полотей ветчины и солонины, пива двунадесять ведер, столько ж меду, вина десять четвертей, ведро уксуса, а ко всему таганов поваренных, сковород, да противней сколь потребно будет. Пятиконецким старостам было велено по шесть человек сторожи выставить, но в город свеям выходить не препятствовать.

Четвертого февраля рассчитывали дальше тронуться, да пурга разыгралась не на шутку. Решили дождаться, пока успокоится непогода. Отложили на завтра. Тут и случилось непредвиденное. Вин, да медов с пивом отпущено было с избытком, обрадованные вынужденной задержкой слуги перепились, кому-то из них показалось, что в избах малость прохладно, подтопить решили, да до иного не додумались, кому ж охота в пургу из тепла наружу за дровами идти, содрали со стен иконы, насмехаясь, мол, доски рисованные, да в печку сунули. Сторожа, что с пяти концов были выставлены, хоть и мерзли в своих тулупах на улице, да в окна порой заглядывали, толи приказано так было, толи от зависти, что чужеземцы гуляют, а им ни глотка, ни макового зернышка не перепадает. Узрели святотатство, тут же приставов кликнули. Ворвались служивые в людскую избу, схватили того, что возле печки сидел, на воздух свежий выдернули, попотчевали кулаками знатно, так что юшкой кровавой чуть не захлебнулся. Утром Стена Эрикссона и Лаврентиуса Петри к наместнику князю Глинскому вытребовали. Зло смотрел на них царев дядя.

- Ваш? – Выкрикнул в лицо послам, ткнув пальцем в угол палаты, где скорчившись, повис на руках у стражников виновник. Лицо опущено, только кровь медленно на пол капала. – Подними рожу ему, - распорядился князь, - пущай посмотрят.

Один из стражников схватил пятерней несчастного за волосы, резко дернул назад. В сплошной кровавой маске узнать кого-либо было сложно. Но по одежде послы поняли, что это кто-то из их людей.

- А теперь сюда смотрите! – Глинский указал на сложенные в сторонке обугленные доски, когда-то бывшие иконами.

Послы молчали. Наместник впился руками в подлокотники, вперед выдвинулся, ощерился:

- Одно лишь знать хочу – с вашего ведома аль желания совершено сие святотатство?

- Нет! – Мотнул головой заметно побледневший смоландский наместник.

- Нет! - Твердо ответил архиепископ Упсальский и начал что-то пояснять, но Глинский прервал его:

- Погоди! Эй, толмач, - князь выкликнул переводчика, мгновенно вынырнувшего откуда-то из полумрака палаты, - переводи, что говорит.

- Говорит, ваша милость, что недоразумение, что, мол, с пьяного взять. Обещает наказать примерно.

- Наказать? – Протянул с усмешкой Глинский. – А я вот прикажу лошадей у вас отобрать, да всех под замок, ибо ныне ваш путь к великому государю Иоанну Васильевичу заказан. Тут навечно останетесь. Царь наш к хулителям и святотатцам зело строг и грозен. Не нужны вы ему боле. Войной вновь на вас пойдет, огню и мечу предаст иконоборцев поганых. Тьфу! – Князь сплюнул презрительно под ноги послам. Толмач перевел послам смысл слов наместника.

Стен Эрикссон умоляюще посмотрел на архиепископа, сохранявшего по мере сил спокойствие.

Лаврентиус продолжил возражать:

- Нарушение неприкосновенности послов есть нарушение правил, которые признаются всеми государствами и их властителями. И ваш государь дал нам опасную грамоту, дабы мы отправлялись к нему без страха за наши жизни. Виновный, - архиепископ поднял руку и указал на слугу, - будет наказан.

- Так осуди его на смерть, архибискуп, а уж на кол посадить мы сами сподобимся, не побрезгуем. – Предложил наместник. – А? Или ты, главный посол? - Глинский в упор посмотрел на отмалчивавшегося Лейонхувуда.

- Он подданный короля Швеции и должен быть осужден по шведским законам. И я вам обещаю, господин наместник, что правосудие свершиться. – Не уступал архиепископ.

- Я так думаю, что коль покрываешь ты, архибискуп, его богохульство, то сам есмь осквернитель икон или с твоего лютерового ведома сие свершилось.

- Это неправда. – Держался Лаврентиус.

- Все. – Глинский сжал правую руку в кулак, с силой стукнул им по подлокотнику, левой ухватился за посох, намереваясь подняться. Всем видом своим дал понять, что разговор завершен. – Отправляйтесь к себе на двор и сидите там под замком. Отныне кормить вас не буду и никуда не выпущу. Или сами еретика на смерть осудите, или… - Не договорил, но угроза звенящим мечом повисла в воздухе.

Собрались все вместе в тягостных думах. Было от чего! Двор заполонили хмурые бородатые вооруженные люди, из избы – ни шагу. Кто из шведов осмеливался выглянуть, тупым концом копья загоняли внутрь, добавляя:

- Вот ужо вас, антихристы, ждут колы, да огонь адов.

Смоландский наместник в полной растерянности забился в угол и затравленно посматривал на Петри и Агриколу.

- Может, пожертвовать этим пьяницей? – Робко произнес рыцарь Лиллье.

- Нельзя! – Отрезал архиепископ Упсальский. – Неприкосновенность послов не должна быть нарушена ничем и никем. Иначе, любой из нас может подать повод к расправе. Мы не знаем всех обычаев московитов, особенно в вопросах их веры, потому возможны ошибки, которые они расценят так, как захотят. Мы можем съесть что-то не то, что не вписывается в их понятие постной пищи, и этого уже будет достаточно.

- Это так. – Кивком головы поддержал его епископ Або. – Мы мало, что знаем об их обычаях. И не знаем еще того, что может нам встретиться на дальнейшем пути.

- О каком пути мы сейчас говорим? – Подал, наконец, голос брат покойной королевы. – Этот наместник дал ясно понять, что наша миссия может завершиться прямо здесь. Возможно, на этом самом дворе, нам могут устроить кровавую баню. – Стен Эрикссон показал пальцем на заиндевевшее окно, где толпились стражники.

- Мы должны найти способ выполнить приказ нашего короля. – Спокойно ответил Петри. – Что думают остальные? – Архиепископ внимательно посмотрел по очереди на каждого из собравшихся в комнате – рыцарь Лиллье и фогт Гюльта опустили головы, секретарь Ларссон тяжело вздохнул, пожав плечами и отвел взгляд, посмотрев туда же, куда по-прежнему указывал перст королевского шурина. Переводчик Еранссон развел руками в стороны, а Кнут Юханссон удрученно покачал головой, наморщив лоб, стараясь припомнить что-то из увиденного им в Москве, что могло бы сейчас им выпутаться из крайне сложного и опасного положения. Агриколе вспомнился все тот же сон – вот она та самая стена, которая рушится на него. Выходит, это была Московия? Или все-таки королевская воля, которой он так упорно сопротивлялся, но которая отправила его именно сюда, дабы он здесь и остался погребен?