- Нет! При этом мы стараемся заставить выучить их «Mater Dei» и «Pater nostrum» , а получается, что, вознося свою молитву к Господу нашему и Пресвятой Богородице, несчастные не понимают слов самой молитвы.
- Святой отец, пойду я, пожалуй… - произнес наместник, поднимаясь из-за стола, забрав со стола свой бархатный берет и стальные перчатки. Встал, но замешкался, не решаясь что-то сказать приору. Отец Мартин внимательно взглянул на рыцаря и чуть заметно усмехнулся:
- Да пребудет Господь с вами, ваша милость, а насчет налогов не волнуйтесь. Недаром наш орден нищенский, нам скрывать нечего.
Наместник еще раз подивился проницательности настоятеля и двинулся к выходу, загрохотав доспехами.
Глава 5. Воспитатель.
Приор остался в одиночестве. Он медленно поднялся из-за стола, подошел к распятию и опустился на колени. Склонив голову, монах начал молиться:
- Per Christum et cum Christo, et in Christo tibi Deo. Patri omnipotenti et unitate
Spiritus sancti omnis honor et Gloria. Iesus potential Patris sapienta Filii, virtus Spiritus sancti, sanet hocvulnus ab omni malo. Amen.
Он долго стоял еще на коленях, и долго в тишине трапезной разносилось:
- In nominee Patris et Filii et Spiritus sancti. Amen. In nominee Patris et Filii et
Spiritus sancti…
Наконец, приор замолчал, поднялся с колен, но еще долго и пристально смотрел на распятие. Одна из огромных свечей, что стояли перед резным изображением Иисуса, вдруг странно затрещала и загорелась необычайно ярко, разбрызгивая мельчайшие искорки по сторонам.
Приор кивнул и тихо прошептал:
- Ты услышал меня, Господи! – и повторил троекратно, непрестанно крестясь, - in nominee Patris et Filii et Spiritus sancti. Amen.
Затем повернулся, подошел к столу, устало сел в кресло и позвал:
- Брат Беннет!
Дверь тихо отворилась, и в трапезную вошел уже знакомый нам молчаливый монах. Он безмолвно подошел к приору и склонил голову перед ним.
- Брат Беннет, - обратился к нему настоятель, - я знаю, что ты дал обет молчания в своем служении Господу нашему и не в праве просить тебя нарушить его. Но признаюсь тебе, сегодня случилось нечто особенное, что вынудило меня обратиться к тебе с одной лишь просьбой выслушать своего настоятеля.
Монах, стоял в обычной своей манере, чуть сгорбившись, но было заметно, что его глаза, всегда опущенные к полу, на этот раз смотрели прямо в лицо отцу Мартину. Он внимательно слушал речь настоятеля. Тот поднялся из-за стола, и расхаживая по залу, продолжил:
- Не в правилах нашей Святой церкви расспрашивать о том, что привело человека к Богу, и какое имя он носил до начала своего прямого служения Господу. Человек сам выбирает здесь свой путь, и наша обитель глубоко уважает данный тобою обет молчания, оттого я и прошу лишь выслушать мысли своего настоятеля. О тебе, брат Беннет, мне известно лишь то, что ты прибыл сюда задолго до моего назначения, а я здесь уже шесть лет. Святую Церковь ждут большие перемены, я это предчувствую, это витает в воздухе и если этого не понимают в Риме, то мне остается лишь выразить свое сожаление. Но, заодно и радость, ибо любое испытание посылаемое нам Господом, лишь укрепит истинную веру в него. Сегодня мне удалось спасти от светского суда мальчика, подростка, которого бы я хотел поручить твоим заботам, брат Беннет. – Приор приблизился вплотную к монаху и посмотрел ему в глаза своим пронизывающим взглядом. Но его испытующий взор встретился с таким же пламенным огнем, сверкавшим в глазах монаха. Неожиданно брат Беннет заговорил. Его хриплый голос глухо зазвучал под низкими сводами трапезной:
- Если вы, брат Мартин, приняли такое решение, то я могу объявить об окончании своего обета молчания.
Надо сказать, что даже для невозмутимого и многоопытного настоятеля монастыря услышать голос монаха, давшего обет молчания, и долгие годы сохранявшего его, было подобно грозовым раскатам. Нет, не по высоте звуков, а по их неожиданности. Словно заговорил мертвец, хотя монах, давший подобный обет вечного молчания лишь только тем, что он иногда совершал какие-то движения, позволял отличить себя от застывшей статуи. Первое время, когда отец Мартин только прибыл в этот монастырь, он видел брата Беннета постоянно только на мессах, и порой ему казалось, что этот монах и вовсе не покидает свое молельное место, или стоя часами на коленях или застыв безмолвной статуей, напоминая собой резное изображение Святого Доминика. Когда приор входил в молельный зал, брат Беннет уже присутствовал там, когда приор покидал его, по окончанию мессы, монах оставался. Принимая такое глубокое погружение в веру, тем не менее, настоятель стал привлекать брата Беннета к некоторым работам и по монастырю, в частности поручил ему прислуживать в трапезной, имея тем самым возможность и самому присмотреться к этому монаху. Остальные, а всего в монастыре было двенадцать монахов, включая и самого приора, особого интереса у отца Мартина не вызывали. Чаще всего настоятель общался с экономом, братом Гонорием, словоохотливым и, можно сказать болтливым не в меру, так что порой его длинные речи приходилось прерывать, но зато исправно следившим за всем монастырским хозяйством. Заглядывал отец Мартин в монастырскую аптеку и даже проводил там немало времени в общении с монахами, братьями Филидором и Филиппом, делясь с ними и своими знаниями в области врачевания и обсуждая свойства тех или иных растений. Часто настоятеля видели и в библиотеке монастыря, которая, конечно, не шла ни в какое сравнение с теми собраниями человеческой мудрости, что доводилось отцу Мартину посещать в Европе, но несколько редких рукописей привлекли его интерес. Тем более, что брат Генрих, смотритель библиотеки, показался приору знатоком древних языков, что тоже являлось редкостью и среди средневекового монашества.
Но сейчас, услышав приглушенный и хриповатый голос вечного молчальника, отец Мартин несколько оторопел, но быстро справился с волнением и попросил:
- Поясни мне, брат Беннет, насколько это для тебя возможно. – И жестом предложил сесть.
Они опустились на деревянную лавку рядом друг с другом и настоятель впервые услышал исповедь своего монаха:
- Давно это было… служил я гридем у посадницы новгородской Марфы, что после мужа своего боярина Борецкого осталась править Господином Великим Новгородом. Побили да пожгли нас тогда по велению великого князя московского. Вечевому колоколу язык вырвали да на Москву вывезли. Меня в бою ранило сильно, да купцы ганзейские спасли от смерти неминуемой, на своем дворе спрятали, когда смерчем прошли по улицам новгородским ратные люди московские. После и немцев очередь настала. Приказал воевода московский и их слободу пожечь. И опять спасли меня немцы. Взяли на свой корабль. От московитов ушли, Бог миловал, а вот в море на шведов нарвались. И в третий раз спасли меня немцы – священник там был католический с ними, отец Герман. Он и дал мне рясу монашескую, сказал: «Одевай и молчи! Говорить буду я с ними. Иначе живым не оставят». Тогда и дал я себе зарок, коль спасемся, перейду в веру латинскую. Так и вышло. Шведы ограбили купцов ганзейских, кого нашли из русских – тут же глотки перерезали, а нас с монахом не тронули. Корабль само собой разумеется привели сюда в Финляндию. В Або. Немцев и нас с монахом отпустили на все четыре стороны. Мы и пошли с ним в Улеаборг, в обитель эту, благо брат Герман был доминиканец. Он и постриг мне сделал, и говорить только с ним посоветовал. Здесь и латынь, и шведский освоил. Немецкий-то ранее еще знал. А как помер брат и спаситель мой во Христе, так и я замолчал. Никто более и не трогал меня. А сегодня увидел мальчишку спасенного, будто все перевернулось во мне… - Брат Беннет отвернулся в сторону. Замолчал. Настоятель заметил, как потекли слезы по его изможденному лицу, но молчал сам. Монах успокоился, высморкался в рукав рясы, молвил:
- Русь я вспомнил сразу.
- А что до этого? Не вспоминалось?
