Всю нашу историю сильные мира играли жизнями обычных людей – тех, кто был в их власти и не имел свободы, хотя думал иначе. Дергая за ниточки, плетя заговоры, придумывая проблемы и находя выходы из них, верхушка импровизированно продолжала удерживать мир в своих цепких руках. Всегда были те, кто правят, и те, кто подчиняются. Кто дает и кто берет. Кто позволяет и кто спрашивает позволения. Иначе существовать невозможно. Равноправие – миф. Утопия – сказка.

Эта же игра началась больше трехсот лет назад. Эксперименты и опыты возвышали стоящих у руля настолько, что, заняв недостижимую ранее высоту, они сокрушительно начали падать вниз. Почти разбились, практически потеряли власть. Практически.

Но корпорация, о которой раньше и не подозревали, снова объединилась и начала набирать мощь. Знания семьи, что привела планету к гибели, помогли им укрепиться, и их стали величать Семьей Основателей. История переписывалась десятки раз, корректировалась еще больше, и мизерный процент людей, что выжил, позабыл о том, что их стражи в виде корпорации и Семьи Основателей никто иные, как надзиратели и рабовладельцы.

Три сотни лет назад на уцелевших частях планеты появились поселения, объятые куполами, которые обязаны защищать от угроз. Эти поселения стали называть секторами, каждый из них стал необходимым для корпорации, ведь стоит рухнуть одному сектору, и придет крах империи Семьи Основателей, а секторанты узнают, что именно находится за пределами куполов. Станет известно, для кого именно были воздвигнуты невидимые стены. Кого они защищают на самом деле, а кого держат в плену.

Безжалостный поток дождя не прекратился даже на момент похорон одной из самых знаменитых женщин нашего города. Если бы вокруг овальной ямы умельцы не соорудили импровизированный навес, который вот-вот рухнет под ударной канонадой ливня, то похороны пришлось бы отменить. А этого делать ни в коем случае нельзя. Только не с лучшими нашего мира. Они чтят закон в любом его проявлении, для них честь и достоинство семейного дома – атрибуты, без которых они не выходят за порог своих элегантных жилищ. Мне ли этого не знать? Да, мы никогда не были элитой Синта, но входили в средний класс, а это уже достижение. Все благодаря маме, которая работала в адвокатской конторе. Жаль, что ее закрыли. Когда-то и моя семья жила у парка Памяти, ходила на званые вечера, оказывала услуги гостям из других Секторов. Это было давно. Порой, мне кажется, что вся моя семья, далекая сытая жизнь, разноцветные платья и гаджеты – это всего лишь воображение моего больного рассудка. Не более. Не могла ведь я скатиться на дно настолько стремительно, что теперь я не то, чтобы вышла из среднего класса, а практически выпала из низшего и качусь прямиком в отребье. А там и до голодной смерти недалеко.

В этот дождливый день я стояла у дуба, в который пару лет назад прилетела молния и раскроила махину на две неравные части. Я уже отбросила попытки закутаться в тонкую куртку. Смысла не было. Промокла насквозь. Меня, в отличие от семьи мэра и ближайших к нему людей, не пригласили в шатер, я вынуждена была стоять, мокнуть, мерзнуть и ненавидеть весь мир, как и остальные. В такой значимый, печальный день отгул дали практически всем, у кого имелась работа, у кого ее не было и в помине, пригнали блюстители и выстроили на самой границе кладбища. Ведь дань уважения усопшей должны были отдать все. На своих местах, недвижимыми остались только рабочие на заводе, ведь создание нового синтетика не может ждать и минуты. Когда на Синте вырубают электричество, то завод продолжает работать, а дым валить из его труб.

Ах да, чуть не забыла. Мы отдаем дань женщине, которая смотрела на всех не иначе, как на мусор. На всех тех, кто делал ее жизнь лучше. Чем больше синтетического красителя мы сдадим в конце месяца, тем привлекательнее будет жизнь тех, кто живет у парка Памяти. Погибшей жене мэра повезло выбраться из грязи и натянуть на себя шелка. Но в душе она оставалась такой же, как и мы, – недостойной.

Сама я на заводе не работала, туда таких, как я, не брали. Только мужчин. Порог прохождения от семи лет и до смерти. Женщины были удостоены другой работы. Оно и к лучшему. На фабриках ужасно, от паров люди порой сходили с ума. Это я молчу о том, что у некоторых облезала кожа, волосы и ногти. Это не всегда было критично, если пострадавший успевал перевестись в другое крыло фабрики, то у него даже был шанс не изуродовать себя до безобразия. Основная масса работяг выглядит так, словно их только что достали из огромной кастрюли с кипятком. Но все это не имеет значения, если ты живешь у парка Памяти.

Мадам Рованна Антонелли – третья жена мэра – была молода и строптива. Так писали газеты. Строптива? Что это значит? Никогда не видела жену мэра строптивой. Порой она пыталась выглядеть взрослой и важной, но в это никто особо не верил. Она была кроткой, как ядовитый ягненок, всегда улыбалась на публике и махала беднякам, таким, как я, сжав зубы. Словно мы могли заразить ее чем-то. Хотя да, могли. Мадам Рованна Антонелли боялась ужасной болезни, которая скосила больше, чем синтетик, – нищеты. Но ей повезло, она не заболела. Умерла вполне себе здоровой гражданкой сектора Синт.

– Видишь? – спросил меня Элвис и указал рукой в сторону навеса.

Все та же картина. Стена дождя.

– Почти ничего не вижу, – призналась я. Зубы стучали в такт дождю, а губы дрожали от холода.

Элвис склонился ко мне еще ближе. Я бы отодвинулась от него, но тогда ничего не услышала бы, а его слова были важны.

Элвис работает на третьей фабрике, химия разъела ему что-то в желудке или в пищеводе, точно неизвестно, но теперь изо рта Элвиса несло хуже, чем из мусорного контейнера.

– Вон, ее положили в мешок. Сейчас скинут в яму и закопают.

Я лишь кивнула и вспомнила совершенно другие похороны. Тогда светило солнце. Был один из самых солнечных дней в том году. Семь лет назад вокруг меня не было столько народу, я была одна и рыла яму голыми руками. Ломала и без того изуродованные ногти и плакала. Я практически падала от голода, но продолжала копать, захлебываясь слезами. Мне было тринадцать и это случилось через месяц после того, как папа и Ник ушли. Они бросили меня с Мэри на руках. Она и так болела. Я знала, что она умрет, но это все равно случилось неожиданно и практически раздавило меня. Практически. На протяжении всего месяца, до третьего августа, я просыпалась в ужасе и прикладывала к губам Мэри металлическую ложку, и стоило той запотеть, как из моих глаз катились слезы счастья. Она была жива до моего дня рождения, но около обеда того дня ложка перестала отпотевать, и слезы покатились уже от потери самого дорогого человека на свете. От единственного, кто никогда меня не бросал. До того дня.

Прошло семь лет, а я по-прежнему ненавижу своих родственников. Папа и Ник. Они бросили меня и ушли в лучшую жизнь. Обещали заработать на счастливый билет и вернуться, хотя все знают – оттуда нет возврата. Врата сектора Ристалище открываются лишь однажды. Да, по условиям оттуда можно выбраться, и тогда ты будешь богат и счастлив, но по факту из десятков тысяч людей Ристалище покидали не больше двадцати раз. А ведь глупцы продолжают верить, что это не то, чтобы возможно, а именно они сломают систему и обыграют Ристалище. Гребаные идиоты, которые сподвигают на смерть себя и близких.

Элвис говорит, что папа и Ник мертвы. Я же уверена, что живы. Как могут люди, которые сделали выбор не в сторону семьи, а наживы, проиграть в отборе? Я вас умоляю, да они живы и здоровы. А если и нет, то мне плевать. Я выжила без них и больше не считаю их своей семьей. Ее больше не существует.

Из-за того, что я стояла на самой высокой точке оврага, то могла рассмотреть смазанную дождем толпу горожан, которые выстроились по периметру. По большей части это низший слой населения Синта. Я, как и они, ждала только одного – подношения еды. Таким образом семья мэра подкупает нас, но и дает понять, кто тут папочка и всех кормит. Жаль, что сегодня мне не удастся получить пищу из рук мэра. Другие планы, более незаконные, опасные и сытые.