Секреты успеха европейцев в завоевании всего мира известны. Во-первых, «капитализм с его бесконечным стремлением к новым рынкам и техническим инновациям». Во-вторых, «рациональная бюрократия, способная выстроить государственную власть ранее невиданной глубины проникновения в общество». В-третьих, «„органическая солидарность“, чувство принадлежности к великой Нации и равноправной Республике, пришедшее на смену традиционному крестьянскому послушанию авторитетам церкви и монархии». По всем трем параметрам царская Россия ощутимо отставала: «лишь очаговая индустриализация, поверхностная бюрократизация и хронический раздрай в идейно-эмоциональной сфере, где крестьянство грозило помещикам пугачевщиной, интеллигенция противостояла власти, а подчиненные национальности мечтали о независимости».

Секрет победы большевиков – в том, что они «добились прорыва во всех трех направлениях». Они не просто взяли власть, они смогли ее удержать, что гораздо сложнее! Только политический талант Ленина и организационный – Троцкого смогли решить эту задачу, но как именно? «Уже в ходе Гражданской войны Ленин заложил основы организационной архитектуры СССР: номенклатурный аппарат, военно-плановое хозяйство, национальные республики. Эти институты обеспечивали выживание СССР в течение трех поколений. Они же СССР и похоронили».

Номенклатура выросла из института политкомиссаров, придуманного еще якобинцами и необходимого, чтобы Красная армия не разбежалась под ударами белых. Но «большевики пошли дальше, сплавив воедино мессианскую идею с методами военной диктатуры и сделав это повседневным госуправлением». Так возникла непредусмотренная Вебером разновидность бюрократии – харизматическая, «соединившая силу государства с идеей прогресса и преодоления старого мира».

Увы, харизматичность этой бюрократии оказалась ограничена всего одним-двумя поколениями. Корни распада СССР отыскиваются уже в 1950-х годах, то есть во времена Хрущева. «Успешная командная система создает собственных могильщиков. Прежде всего это сама номенклатура, которой просто хочется жить без страха перед диктатором». Желание резонное, однако, «решая свои малые обывательские задачи, чиновничество помимо своей воли заклинивает систему управления». Ровно это мы и увидели во времена Брежнева: застой, коррупцию и общую деморализацию общества.

Командный (он же советский) вариант индустриализации имеет «ограниченный срок действия, примерно одно поколение». Затем командную систему начинает разрывать давление сверху (от чиновничества) и снизу (от «новых средних слоев специалистов, интеллигенции и рабочей аристократии» – они, в отличие от забитых крестьян, имеют куда большие потребности и ожидания). На повестку дня встает демократизация режима: «верхи не могут и боятся (за себя самих) использовать террор по-старому, а подчиненные не желают терпеть до гроба, как их родители». Таковы причины горбачевской перестройки – настолько плохо спланированной и осуществленной, что смена режима сопровождалась совершенно необязательным при этом распадом страны.

Что же дальше? Средние слои сломали социалистическую систему, а взамен получили, кроме свободы торговли и открытых границ, еще и крах советской индустрии, на которую все они прямо или косвенно работали. Элита же – спасибо финансовой глобализации! – вовремя обнаружила лазейки в «офшорные финансы, где не надо препираться с подчиненными из-за зарплат и плановых заданий». Началась каннибализация скопленных советской властью ресурсов, призрачное торжество «трофейной экономики». Рациональное на индивидуальном уровне, поведение элит оказало катастрофическое влияние на страну в целом. Произошла демодернизация, страна откатилась с позиции сверхдержавы – в мировую полупериферию. Даже в самой элите стали умножаться социальные проблемы: «дети, выращенные в частных школах за рубежом, могут стать отчужденными иностранцами в собственной семье».

Из этого тупика есть два пути, и самый вероятный – «Римская империя времени упадка», то есть длящаяся деградация на основе распродажи фамильных ценностей и неумолимое наступление новых Темных веков. Другой выход – новая модернизация, но какими силами? «Диктатура развития», модная в XX веке, больше не работает: ресурс крестьянского долготерпения и бездонной демографии давно исчерпан. Поэтому с середины XX века «мы и ходим по кругу, пытаясь нащупать конфигурацию, при которой государство „расклинило“ бы своих чиновников и допустило… самоорганизацию гражданского общества на основе новых средних классов специалистов и квалифицированных работников. Только вот чтобы выступать, надо прежде иметь надежную работу», – а ее в постсоветской России ни у кого, кроме чиновников, нет.

Майкл Хардт, Антонио Негри

Империя

М.: Праксис, 2004

Нашумевшая книга двух радикальных идеологов, американца и итальянца, была написана между войной в Заливе (1991) и войной НАТО против Югославии (1998). Она посвящена изменениям в мироустройстве, стартовавшим в результате окончательного исчезновения всех барьеров на пути капиталистического рынка. Распад колониальной, а затем и социалистической системы привел к «непреодолимой глобализации экономических и культурных обменов. Вместе с глобальным рынком и глобальным кругооборотом производства возникает и глобальный порядок – новая логика и структура управления, короче говоря, новый вид суверенитета». Этот новый, всемирный политический субъект, регулирующий глобальные обмены, эта новая суверенная власть и является главным предметом анализа Хардта и Негри. Она идет на смену суверенитету национальных государств, который постепенно разрушается под воздействием сил глобального рынка. Их законодательство постепенно перестраивается так, что наднациональное право постепенно начинает определять право внутреннее. Самый яркий признак этого – повсеместное признание Западом так называемого права на вмешательство, обосновывающего возможность и легитимность войны против любых несогласных «во имя высших моральных принципов под предлогом возникновения чрезвычайных обстоятельств» (именно так, к примеру, обосновывалась война против Югославии).

Суверенитет, таким образом, не уходит от государства к транснациональным компаниям или локальным сообществам, как утверждают либералы, а перемещается на уровень выше. Он принимает «новую форму, образованную рядом национальных и наднациональных органов, объединенных единой логикой управления». Эту глобальную форму авторы и называют Империей, потому что, подобно Римской империи, она представляет себя как всеобщую, вечную и тотальную. Каковы ее важнейшие атрибуты? Во-первых, «отсутствие границ: ее владычество не знает пределов». Во-вторых, вечность: это «порядок, который на деле исключает ход истории и таким образом навсегда закрепляет существующее положение». В-третьих, тотальность: ее власть «распространяется на все уровни социального порядка, достигая самых глубин социального мира… Она не только регулирует отношения между людьми, но также стремится к непосредственному овладению человеческой природой», это «совершенная форма биовласти».

Новизна и в том, что Империя управляет не прежними – жесткими и однозначными, – а новыми, «смешанными, гибридными идентичностями, гибкими иерархиями и множественными обменами посредством модулирования командных семей». Иными словами, это тип власти, адаптированный к новой текучей, изменчивой и смешанной реальности глобального капитализма. Эта реальность отменяет прежнее деление планеты на первый, второй и третий миры: «все стало настолько запутанным, что мы непрестанно обнаруживаем третий мир в первом, а первый – в третьем». Она также снижает значение промышленной рабочей силы, на которую прежде опиралось левое революционное движение. Приоритет уходит к «рабочей силе, ориентированной на межперсональную кооперацию», что обессмысливает такие формы борьбы, как профсоюзы и рабочие партии. Создание богатства в новом мире все больше превращается в «биополитическое производство, производство самой общественной жизни». Главными индустриями вместо сельского хозяйства и промышленности становятся медиа, реклама, пропаганда, образование и другие, непосредственно влияющие на формирование сознания и поведение человека.