Сомерсет выпустил руки сестры и повернулся к Элизе. Она внезапно с ужасом осознала, что годы не были к ней столь же милосердны. Невысокая, с каштановыми волосами, эта обладательница необычайно больших темных глаз всегда считала себя похожей на некоего боязливого ночного зверька. Но сейчас она испугалась, что в своих черных вдовьих одеждах, поникшая и уставшая за последние месяцы неопределенности, напоминает крысу.

– Леди Сомерсет, – склонился перед ней граф.

Его голос тоже не изменился.

– Милорд, – откликнулась Элиза.

Пальцы ее дрожали. Она сжала в кулаках ткань юбки, приседая в нетвердом реверансе и собираясь с духом, чтобы посмотреть ему в глаза. Что она в них увидит? Гнев? Упрек? На сердечность Элиза не надеялась. Она не заслуживала доброты.

Оба выпрямились одновременно и наконец, спустя столько лет, встретились взглядами. Но в его глазах отражалось… лишь безразличие.

– Искренне вам соболезную, – сдержанно произнес он бесчувственным голосом, с выражением лица, которое можно было описать только как вежливое.

– Б-благодарю вас, – ответила Элиза. – Надеюсь, путешествие оказалось приятным?

В сущности, хорошо, что учтивые фразы сами соскользнули с языка (пусть и не без запинки), ведь в этот момент она была не в состоянии думать.

– Вполне, насколько это возможно при такой погоде, – ответил граф.

Было не понять, переживает ли он хоть что-то похожее на ту сумятицу, которая царила в голове Элизы. Он не выдал себя ни жестом, ни интонацией, казался отстраненным и равнодушным. Словно они никогда раньше не встречались.

Словно однажды он не просил ее выйти за него замуж.

– Да, – услышала себя Элиза будто издалека. – Такие скверные идут дожди.

– Воистину, – согласился он, улыбаясь.

Но это была совсем не та улыбка, с которой он прежде обращался к ней. Светская. Чинная. Притворная.

– Рад тебя видеть, старина, ей-богу, рад тебя видеть, – протягивая руку, выступил вперед лорд Селуин.

Сомерсет, чья улыбка внезапно снова потеплела, пожал руку зятя и направился дальше, на середину комнаты. Он удалялся от Бальфуров, и Элизе оставалось лишь, беспомощно моргая, смотреть ему вслед.

И это всё? После стольких лет врозь, после стольких часов, которые Элиза провела в размышлениях о том, где он, счастлив ли, в воспоминаниях о каждой встрече, в сожалениях обо всех событиях, нацеленных их разлучить, – таким стало их воссоединение? Мимолетный обмен банальностями?

Она передернула плечами. Январский холод стоял в доме с утра – требование покойного мужа не зажигать камины до наступления ночи пережило его самого, – но сейчас Элизе почудилось, что воздух в комнате заледенел. Целых десять лет их в буквальном смысле разделял океан, и все же Оливер – Сомерсет – никогда не казался ей настолько далеким.

– Может, приступим? – предложил Селуин.

Еще до того, как он женился на племяннице покойного графа, обоих джентльменов связывала близкая дружба, их поместья имели общую границу. Но по той же самой причине отношения между ними были довольно неустойчивыми. Действительно, их последняя деловая встреча перед кончиной старого графа переросла в ссору, такую яростную и шумную, что домочадцы едва не оглохли. Тем не менее, судя по энтузиазму, написанному на лице Селуина сегодня, он рассчитывал на солидное наследство.

Кивнув, мистер Уолкот разложил перед собой бумаги. Бальфуры, Селуины и Кортни наблюдали за ним, каждый со своего места, голодными волчьими глазами. Какая драматичная сценка, так и просится на полотно.

«Пожалуй, масло, яркие краски», – подумала Элиза, и пальцы ее сложились, будто держа кисть.

– Это последняя воля и завещание Джулиуса Эдварда Кортни, десятого графа Сомерсета…

Элиза отвлеклась, когда мистер Уолкот начал перечислять многие и многие причины, по которым новому графу предстояло стать человеком очень и очень богатым. У миссис Кортни, казалось, подступали к глазам слезы радости, леди Селуин прятала улыбку, но Сомерсет хмурился. Его устрашила обширность владений, возможно, даже удивила? Зря. Несмотря на скаредность покойного графа, Харфилд-холл являл собой подлинный храм фамильного изобилия: от фарфоровых чашек до стульев из красного дерева; от стен, увешанных рогами, шкурами и охотничьими трофеями, до пейзажей маслом, с изображением плантаций сахарного тростника, принадлежавших семье. Харфилд-холл гордился своей добычей. И благодаря нескольким коротким фразам все это перешло к новому графу Сомерсету. Он превратился в одного из самых состоятельных людей в Англии, к тому же в одного из самых завидных холостяков. С этого момента любая незамужняя леди падет к его ногам.

Но Элиза… Перед ней открывалось три пути: либо остаться в Харфилде на положении хозяйки дома при новом графе, покуда он не женится, либо переехать во вдовий особнячок на окраине поместья, либо отправиться в дом своего детства. Ни один из этих вариантов не привлекал Элизу. Ее страшила перспектива вернуться в Бальфур под недреманное око родителей. Но оставаться здесь, в непосредственной близости от человека, который с очевидностью ничего к ней не чувствует, тогда как она тосковала по нему десять лет? Это была бы изощренная пытка.

– Элизе Юнис Кортни, достопочтенной графине Сомерсет…

Услышав свое имя, Элиза даже не попыталась сосредоточиться; но, судя по тому, как удовлетворенно мистер Бальфур откинулся на спинку стула, тревога его отпустила и все произносимое мистером Уолкотом соответствовало условиям брачного договора. Будущее Элизы – как бы оно ни сложилось – обеспечено. Она представила себе это будущее – годы и годы серых, скучных будней.

– В дополнение и в знак уважения к ее послушанию и верности долгу…

Как тоскливо, когда тебя описывают в подобных выражениях, словно преданную собачонку. Но мать Элизы заметно оживилась, ее глаза алчно сверкнули – явные признаки надежды, что старый лорд оставил Элизе что-то дополнительно. Возможно, дорогое украшение из семейной коллекции.

– …а также при условии, что она не запятнает доброе имя Сомерсетов…

Это было в его духе – решившись оставить жене какую-то безделицу, не преминул добавить оговорку о моральном облике. Так и остался скрягой до самого конца.

– …мои поместья Чепстоу, Чоули и Хайбридж в полное и безоговорочное пользование.

Элиза мгновенно насторожилась. Что сейчас сказал мистер Уолкот?!

В тихой до сего момента библиотеке стало очень шумно.

– Вы не могли бы повторить последние слова, Уолкот? Должно быть, вы прочитали неправильно! – прогремел Селуин, делая шаг вперед.

– Да, мистер Уолкот, это не может быть правдой! – пронзительно вскричала миссис Кортни, поднимаясь со стула.

Мистер Бальфур тоже подскочил и вытянул руку, словно требуя показать ему документ.

– Элизе Юнис Кортни, – безропотно повторил мистер Уолкот, – …в знак уважения к ее послушанию и верности долгу, а также при условии, что она не запятнает доброе имя Сомерсетов, я завещаю мои поместья Чепстоу, Чоули и Хайбридж в полное и безоговорочное пользование.

– Что за нелепость! – отказывался поверить Селуин. – Джулиус должен был завещать эти земли нашему младшему сыну Тарквину.

– Мне он тоже так говорил! – вторила леди Селуин. – Он обещал!

– Доля леди Сомерсет прописана в брачном договоре, – добавила миссис Кортни. – Ничего подобного там не упомянуто!

– Разве не все земли Сомерсета наследуются вместе с титулом? – недоуменно поинтересовалась Маргарет, и на нее громко зашикала миссис Бальфур.

– Если так сказано в завещании покойного графа, если такова его последняя воля, вам негоже ее оспаривать! – заявил мистер Бальфур, не обращаясь ни к кому конкретно.

Все присутствующие словно напрочь забыли, что Элиза находится среди них.

– Поместья Чепстоу, Чоули и Хайбридж граф унаследовал по материнской линии и посему волен поступать с ними, как ему вздумается, – спокойно пояснил мистер Уолкот.

– Что за нелепость! – повторил Селуин. – Должно быть, это не тот документ!