Госпожа Рупа Мера отправилась бы спасать Прана сама, если бы не боялась оставить Савиту одну дома. Савита тем временем гадала, как ей поговорить с мужем – чем еще можно его пронять? Пран такой упрямый и до абсурда ответственный. Вполне вероятно, что никакие уговоры и мольбы на него не подействуют.

В этот миг Пран как раз демонстрировал свое упрямство. Он сидел в преподавательской наедине с профессором Мишрой, минуту назад выяснившим, что картина, свидетелем которой он ненароком стал в кабинете Прана, была вовсе не сценкой из Шекспира. Профессору нравилось считать себя человеком осведомленным, и он задал студентам несколько вопросов. Новость не слишком его встревожила, однако он отвел спутника в свой кабинет и направился прямиком в преподавательскую.

Только что прозвенел звонок, и коллеги Прана гадали, оставить его одного или опоздать на свои лекции. Профессор Мишра вошел, улыбнулся присутствующим, включая Прана, и сказал:

– Оставьте больного мне, я обязуюсь выполнять все его капризы и прихоти. Как вы, дорогой мой? Я послал прислужника за чаем.

Пран благодарно кивнул:

– Спасибо, профессор Мишра, не знаю, что на меня нашло. Я мог бы и закончить лекцию, но мои студенты, понимаете…

Профессор Мишра положил толстую, бледную руку на плечо Прана:

– Студенты так о вас пекутся, уж так пекутся! А ведь это одна из главных радостей преподавания – живой контакт с учениками. Вдохновлять их, менять их картину мира – какие-то сорок пять минут лекции, крошечный промежуток времени от звонка до звонка способен многое изменить в их восприятии! Вы открываете им самую суть, самое сердце поэтического произведения, и… ах! Недавно один человек сказал мне, что я – из тех преподавателей, чьи лекции запоминаются на всю жизнь… Великий учитель – как Гурудев[81], или дастур[82], или Кхалилуддин Ахмед – есть светоч науки и разума… Как раз об этом я рассказывал профессору Джайкумару из Мадрасского университета, показывая ему сегодня нашу кафедру. Я признался, что это высочайшая оценка моих трудов и похвала, которую я никогда не забуду. Но что-то я заболтался, мы ведь говорили о ваших студентах, а не о моих. Многие из них были очарованы милой и невероятно компетентной девушкой, которая взяла дело в свои руки. Кто она такая? Вы ее раньше видели?

– Малати Триведи, – ответил Пран.

– Не мое дело, конечно, – продолжал профессор Мишра, – но зачем она пришла на вашу лекцию? Она наверняка чем-то объяснила это, когда запрашивала разрешение… Отрадно, что слава нашего преподавателя гремит за пределами кафедры. Мне кажется, я где-то видел эту девицу.

– Не представляю, где вы могли ее видеть, – сказал Пран и вдруг с ужасом вспомнил: конечно, на Холи, когда профессору устроили возмутительное купание в ванне! – Простите, профессор Мишра, я не вполне понял ваш вопрос, – сказал Пран, которому было трудно сосредоточиться: из головы не шел образ барахтающегося в розовой воде профессора.

– Ах, не волнуйтесь, не беспокойтесь. У нас еще будет время все обсудить, – сказал профессор Мишра, озадаченный выражением лица Прана; тот поглядывал на него испуганно и при этом чуть ли не насмешливо. – О, вот и чай. – Прислужник подобострастно двигал поднос туда-сюда, пытаясь угадать следующее движение профессора; Мишра продолжал: – Вы знаете, мне уже не впервые приходит в голову, что вы взвалили на себя слишком много. Конечно, от некоторых дел так просто не отмахнешься… Ваши административные обязанности, к примеру. Не далее как сегодня утром мне рассказывали, что вчера вы встречались с сыном раджи Марха – в связи с тем жутким скандалом, в который он вляпался. Разумеется, если его наказать, это взбесит раджу – он у нас человек весьма вспыльчивый, не находите? Работая в такой комиссии, невольно наживаешь себе врагов. А с другой стороны, власть всегда обходится дорогой ценой, да и долгом пренебрегать нельзя. «Суровое дитя божественных речей – о Долг»[83], да-да! Однако надо следить, чтобы это не мешало главной нашей обязанности – преподаванию.

Пран кивнул.

– А вот дела факультета – это уже другое, – продолжал профессор Мишра. – Я решил, если вам так будет угодно, освободить вас от обязательств, связанных с составлением программы. – Пран помотал головой; профессор Мишра продолжал: – Коллеги из ученого совета прямо сказали мне, что ваши рекомендации – то есть наши рекомендации – никуда не годятся. Джойс, вы знаете, имел весьма незаурядные наклонности… – Он взглянул в лицо Прану и понял, что топчется на одном месте: тот его и не слушал.

Пран помешал ложечкой чай и сделал глоток.

– Профессор Мишра, – сказал он. – Я как раз хотел спросить: состав отборочной комиссии уже известен?

– Отборочной комиссии? – с невинным видом переспросил профессор Мишра.

– По вакансии доцента.

Савита в последнее время часто поднимала эту тему в разговорах.

– Ах да! Тут нужно время, вы же понимаете, нужно время. Учебная часть нынче завалена работой. Но вакансию мы выставили, как вы знаете, и надеемся в ближайшее время получить все резюме. Я уже просмотрел несколько заявок, там есть очень сильные кандидатуры, очень сильные. С хорошей квалификацией и прекрасным послужным списком.

Он приумолк, давая Прану возможность что-нибудь сказать, однако тот упорно хранил молчание.

– Что ж, – сказал профессор Мишра, – не хочу расстраивать такого талантливого молодого человека, как вы, но, думаю, через годик-другой, когда вы поправите здоровье и все остальное устаканится… – Он ласково улыбнулся Прану.

Пран улыбнулся в ответ. Сделав еще глоток чая, он наконец заговорил:

– Профессор, а когда, по-вашему, должно пройти первое заседание комиссии?

– О, трудно сказать, очень трудно. У нас ведь порядки совсем не такие, как в Патне: там завкафедрой может запросто выдернуть несколько человек из бихарского комитета по государственной службе и созвать заседание. Такая система, признаю, имеет ряд преимуществ. Наша система формирования комиссий излишне сложна: двое членов должны быть из экспертного совета, одного назначает ректор и так далее. Профессор Джайкумар из Мадраса, только что ставший свидетелем вашего… – он едва не сказал «выступления», но тут же осекся, – обморока, как раз состоит в экспертном совете. Однако он не может приехать в любой день, как и остальные члены комиссии… Нужно подгадать время. Кроме того, проректору в последнее время нездоровится, и он подумывает о выходе на заслуженный отдых. Бедняга, ему только отборочных комиссий не хватало! Да, на все требуется время, что поделать. Впрочем, уверен, вы способны войти в положение и посочувствовать… – Профессор Мишра печально уставился на свои большие бледные руки.

– Кому – ему, себе или вам? – непринужденно спросил Пран.

– Метко, метко! – воскликнул профессор Мишра. – В самом деле, я об этом не подумал: мои слова можно истолковать двояко. Что ж, посочувствуйте всем. Не нужно бояться проявлять сочувствие, от нашей щедрости его запасы не иссякнут. Искреннее сочувствие так редко встретишь в современном мире! Люди зачастую говорят другим то, что те хотят услышать, не задумываясь об истинных интересах человека. К примеру, если бы я посоветовал вам отказаться от соискания должности доце…

– …я бы ответил «нет», – закончил за него Пран.

– …то я думал бы только о вашем здоровье, мой дорогой, только о вашем здоровье. Вы так много на себя взвалили, да еще постоянно публикуетесь… – Он сокрушенно покачал головой.

– Профессор Мишра, я принял решение, – сказал Пран. – Я подал документы на соискание и надеюсь, что комиссия все-таки выберет меня. Знаю, вы будете на моей стороне.

Лицо профессора на мгновение исказила легкая гримаса ярости, однако к Прану он обратился предельно вкрадчивым и мягким тоном.

– Конечно-конечно, – произнес он. – Еще чайку?