Пока чаша весов колебалась – на одной сидели помещики, а на другой – авторы закона, на одной – арендаторы земель, на другой – приближенные заминдаров, – судьи продолжали работать за закрытыми дверями. Вскоре после окончания прений они собрались в кабинете главного судьи, дабы решить, что и в какой форме они собираются постановить. У них возникло немало разногласий касательно отдельных пунктов решения, общей линии аргументации и даже самого решения как такового. Однако главному судье удалось убедить остальных, что они должны выступить единым фронтом.

– Вспомните решение по бихарскому делу, – сказал он. – Трое судей, которые по существу были согласны друг с другом, настояли, чтобы каждому дали слово. Каждый выступил с речью, да какие – надеюсь, эти мои слова останутся между нами – нудные и затянутые это были речи! Как адвокатам разобраться, что они хотели сказать? Здесь вам не палата лордов, и наше решение не должно иметь форму отдельных выступлений.

В конце концов главному судье удалось подвести коллег к тому, чтобы написать единый текст решения – если, конечно, по какому-нибудь из пунктов не возникнет серьезных разногласий. Главный судья никому не доверил составление первого черновика и взялся за это сам.

Работать старались быстро, но тщательно. Сначала всем судьям раздали предварительный текст решения, после чего каждый подал свои замечания на отдельных листах. «Не излишне ли многословен довод на странице 21 (о недопустимости апеллирования к подразумеваемым нормам в тех случаях, когда та или иная норма сформулирована в Конституции открытым текстом), если можно просто привести положение о праве государства на принудительное отчуждение собственности?» «Предлагаю на странице 16, строка 8, заменить фразу „возделывали собственные земли“ на „не являлись посредниками между земледельцами и властями штата“». «Предлагаю пока не использовать довод о праве государства на отчуждение собственности, а приберечь его в качестве второй линии обороны на случай, если Верховный суд не примет наш аргумент о недопустимости апеллирования к подразумеваемым нормам». И так далее, и тому подобное. Все пятеро судей прекрасно сознавали, какое тяжкое бремя ответственности лежит на их плечах: данное решение окажется не менее судьбоносным для миллионов их сограждан, чем любой акт законодательного или исполнительного органа.

Решение – на семидесяти пяти страницах – было составлено, исправлено, обсуждено, дополнено, снова исправлено, тщательно перепроверено и подписано. Личный секретарь главного судьи перепечатал его в единственном экземпляре. Сплетни и утечки информации были таким же обычным делом в Брахмпуре, как и по всей стране, однако на сей раз никто, кроме пятерых судей и секретаря, не знал, о чем же говорится в заветном документе – а главное, в последнем его абзаце.

Всю неделю Махеш Капур, как и многие другие политики самых разных чинов, мотался туда-сюда между Брахмпуром и Патной (до нее было несколько часов езды на поезде или машине). Политические последствия Пул Мелы и шаткое здоровье внука не позволяли министру надолго уезжать из Брахмпура. Но раз в два-три дня он отправлялся в Патну, ибо там сейчас творились дела, способные, по его мнению, полностью изменить расстановку политических сил в стране.

Однажды утром эта тема всплыла в их разговоре с женой.

Минувшим вечером, когда Махеш Капур вернулся из Патны (где, несмотря на безумный июньский зной, заседали несколько политических партий, включая Конгресс), жена сообщила ему новость, которая вынудила его задержаться в Брахмпуре по меньшей мере до середины следующего дня.

– Хорошо, – тихо сказала она. – Тогда вместе навестим Бхаскара в больнице.

– Женщина, у меня нет на это времени! – последовал раздраженный ответ Махеша Капура. – Я не могу весь день рассиживать с больными!

Госпожа Махеш Капур ничего на это не ответила, но ясно было, что она расстроена. Бхаскар пришел в сознание, однако его сильно лихорадило, и он ничего не помнил о том дне, когда случилась давка. Все остальное он тоже вспоминал с трудом и урывками.

Когда Кедарнат вернулся и узнал о случившемся, он едва мог поверить своим ушам. Вина, которая в отсутствие Кедарната ругала его на чем свет стоит, пожалела его и упрекать не стала. Они сутками напролет дежурили у больничной койки. Поначалу Бхаскар не узнал даже родителей, но постепенно память к нему возвращалась. Впрочем, математика по-прежнему его интересовала, и он заметно веселел, когда его навещал доктор Дуррани, – хотя сам доктор Дуррани не получал удовольствия от этих визитов, поскольку математический гений его девятилетнего коллеги несколько померк. Зато Кабир очень полюбил мальчика, который раньше был для него просто очередным случайным гостем в доме. Именно Кабир раз в два-три дня уговаривал своего рассеянного отца навещать Бхаскара в больнице.

– Что же такого важного у тебя происходит на работе, что ты даже внука навестить не можешь? – через некоторое время спросила госпожа Капур (ее муж к тому времени уткнулся в газету).

– Вчера зачитывали список дел к слушанию, – лаконично ответил он.

Госпожа Капур не сдалась, и министр по налогам и сборам вынужден был объяснить ей, как идиотке, что в списке дел к слушанию Высокого суда Брахмпура перечисляются все дела, которые будут слушаться на следующий день; так вот вчера было объявлено, что сегодня в десять часов утра главный судья вынесет вердикт коллегии по делу о Законе об отмене системы заминдари.

– А потом?

– А потом, в зависимости от вердикта, я должен решить, что делать дальше. Буду совещаться с генеральным адвокатом, Абдусом Салямом и бог его знает с кем еще. Потом поеду в Патну с главным министром… Тьфу, зачем я все это говорю? – Он демонстративно отгородился от жены газетой.

– А нельзя поехать в Патну после семи? Вечерние часы посещения в больнице – с пяти до семи.

Махеш Капур отложил газету и практически проорал:

– Неужели мне и в собственном доме не будет покоя?! Мать Прана, знаешь ли ты, что сейчас творится в нашей стране? Конгресс вот-вот расколется пополам, народ массово переходит в недавно созданную партию. – Он умолк, потом с растущим чувством продолжал: – Все порядочные люди бегут. П. Ч. Гош, Пракасам, Крипалани с женой – все ушли! Они вполне справедливо обвиняют нас в «коррупции, кумовстве и преступном злоупотреблении служебным положением». Рафи-сахиб, известный циркач, ходит теперь на заседания обеих партий и уже сумел пробиться в совет этой новой партии, этой НРКП, Народной рабоче-крестьянской партии! Сам Неру грозится покинуть Конгресс! «Мы тоже устали», говорит! – Махеш Капур досадливо фыркнул, повторив последние слова. – Твой муж испытывает схожие чувства. Не для этого я столько лет жизни просидел в тюрьме. Меня тошнит от Конгресса, и я тоже хочу уйти. Мне надо уехать в Патну сегодня же, поняла?! Все меняется ежечасно и ежеминутно, на каждом заседании случается какой-нибудь новый кризис или конфликт. Бог знает, как решится судьба страны, если меня там не будет. Даже Агарвал сейчас в Патне, да, Агарвал, Агарвал, который вообще-то должен расхлебывать последствия Пул Мелы! Он в Патне и без конца строит интриги, старается, из кожи вон лезет, чтобы угодить Тандону и насолить Неру. А ты спрашиваешь, почему я не могу отложить поездку в Патну. Бхаскар даже не заметит, что меня нет, а Вине ты все передашь – если запомнишь хотя бы десятую часть моих объяснений. Возьми машину. Я уж как-нибудь доберусь до суда. Ладно, все, хватит!.. – поднял он руку.

Госпожа Капур не стала ничего говорить. Ее не изменить, его не изменить; он это знает, и она это знает, и обоим прекрасно известно, что обоим это известно.

Она собрала корзинку с фруктами и поехала в больницу; он собрал бумаги и поехал в суд. Прежде чем выйти из дома, госпожа Капур распорядилась, чтобы мужу приготовили паратхи[69] в дорогу.