Мои сотрудники службы безопасности сообщили, что Валентин сейчас направляется на Мальдивы с Оливией. Я послал за ними кое-кого из своей команды, чтобы убедиться в благополучии бывшей невесты, но не собирался тратить время на то, чтобы самому отправиться за ней. Валентин не причинит ей вреда. Когда-то, много лет назад, они были близкими друзьями, к тому же Оливия – сильная женщина. Она справится с Валентином. Главное – Валентин сейчас не в Европе, а это значит, что я мог спокойно скрывать его возвращение, пока не буду готов к борьбе.

Я потратил годы, во всем соглашаясь с отцом, поскольку это был единственный способ, которым я в конечном итоге смог бы взять под контроль компанию. «Сильвер компани» была могущественной силой в Европе, и Доминго хотел вывести ее на мировой уровень, поскольку его всегда привлекала власть. Однако мой отец, мир его праху, был клиническим психопатом, и кому-то приходилось контролировать не только такую силу, как «Сильвер компани», но и его самого, чтобы ограничить возможный ущерб. Этим кем-то был я.

Если Валентин намерен разрушить то, над чем я работал последние пятнадцать лет, ему не следует переоценивать свои возможности. Все должно развиваться так, как решил я. Но теперь мне нужно контролировать две ситуации: деятельность Валентина и беременность Дженни.

Когда ей предложили самолет, чтобы отвезти в Англию, она согласилась, без сомнения думая, что вечером ее благополучно доставят домой в Лондон. Но этого не случится. У меня не было времени, чтобы достойно сделать ей предложение, и в этом тоже виноват Валентин. Но я выиграю это время сейчас. Я увезу Дженни подальше от ситуации в Мадриде, в место, недоступное для всех, особенно для Валентина. Место, о котором не знает никто, кроме моих самых преданных сотрудников. Туда, где ничто не нарушит тишину и покой, необходимые для обсуждения наших планов, – в Глен-Криг, мое убежище в Шотландии. Отдаленное поместье в Высокогорье, где нет ничего, кроме широких долин, гор и тихого глубокого озера. Нет ни Интернета, ни телевидения. Ничего, кроме бескрайних просторов и неба.

Самолет, на который я посадил Дженни, приземлился примерно на час раньше моего. Сотрудники сообщили, что Дженни все еще на борту и крепко спит. Я запретил кому бы то ни было прикасаться к ней и сам поднялся в самолет, чтобы забрать ее.

Дженни спала, свернувшись калачиком на своем сиденье, ее длинные каштановые волосы выбились из пучка и рассыпались по плечам. Один из локонов лежал на мягкой щеке, и когда я склонился над ней, то не смог устоять перед искушением убрать его.

В ту ночь ее волосы казались шелком, когда я зарылся в них пальцами, откидывая ее голову назад, чтобы завладеть ее губами. Эти полные губы были мягкими, как лепестки роз, у них был вкус шоколада… У меня всегда была слабость к шоколаду.

Я не хотел ее будить. Дженни выглядела такой умиротворенной, когда спала, по-детски подложив ладони под щеку. Ее длинные ресницы даже не дрогнули от моего прикосновения. Поездка в Мадрид, а затем обратно в Англию, должно быть, измотала ее. Да и приступ дурноты в испанском поместье забрал у нее много сил. Как же я хотел в тот миг подхватить ее на руки и унести прочь, сделать своей…

Нет, этого хотел не я, а зверь внутри меня. И Дженни никогда не узнает о желаниях этого зверя.

Дистанция между нами была единственным способом уберечь ее, а холод в отношениях – единственным способом контролировать мои порывы. Но сейчас нужно было пересадить ее на вертолет, который доставит нас в Глен-Криг, и, чтобы не разбудить Дженни, мне придется нести ее на руках. Это будет грубое нарушение физической дистанции. Могу ли я доверять себе после той ночи в саду?..

Я задушил желания, которые сводная сестра всегда вызывала во мне, и заключил ее в свои объятия. Дженни, без сомнения, была бы недовольна тем, что я отвез ее в Шотландию вместо Лондона, и у нее, вероятно, нашлись бы не самые добрые слова в мой адрес, но сейчас я не хотел спорить, – ей нужно выспаться. Врач осмотрит ее утром, а до тех пор она будет спокойно спать в моих объятиях.

«Ты просто хочешь взять ее на руки. Хочешь держать ее в объятиях» – я отогнал эту мысль, но моя потребность в Дженни вызывала опасения.

Я наклонился и осторожно поднял ее на руки. Дженни была мягкой и теплой, и, когда я выпрямился, она тихо вздохнула и прижалась щекой к моему плечу.

«Она доверяет тебе, бессердечная ты сволочь».

В груди возникло горячее, напряженное ощущение, и на секунду мне стало трудно дышать. Я хотел прижать Дженни к себе и защитить от всего плохого. Но самым плохим в ее жизни сейчас был я… Теперь – после той катастрофической ошибки – мне следовало быть еще более осторожным.

Я злился на себя за то, что так и не научился контролировать свои эмоции, даже после всех болезненных уроков, которые преподал мне мой отец. Злился на Дженни за то, что она была единственной яркой искрой в моей жизни. Добросердечная улыбка, искренняя радость и яркая, настоящая красота, которая ранила мою душу и искушала меня. Она доверилась мне и позволила себе быть уязвимой.

Не обращая внимания на эмоции, я вынес ее из самолета и спустил по трапу на летное поле. Вертолет ждал неподалеку, его винты уже вращались. Звук, казалось, не беспокоил Дженни. Она просто прижалась к моему плечу, уткнувшись лицом в ткань пиджака, – огни взлетно-посадочной полосы беспокоили ее. Сотрудник протянул руки, чтобы принять мою драгоценную ношу и усадить в кресло, но я не отдал ее. Я не хотел, чтобы кто-то еще прикасался к Дженни, и не желал отпускать ее.

«Отец больше не может тебя видеть. Он мертв» – эта мысль возникла из ниоткуда, но я проигнорировал и ее. Защищать Дженни – защищать всех, в том числе и от моего отца, стало моей второй натурой, и, по-видимому, не имело значения, что этот недобрый человек ушел навсегда. Рефлекс остался.

Наконец мы расположились на борту вертолета. Я не стал надевать наушники на Дженни. Если шум винта до сих пор не разбудил ее, то уже не разбудит, а в наушниках не так удобно лежать в моих объятиях. В любом случае полет не будет долгим.

Вертолет поднялся в воздух, и вскоре мы уже летели в полной темноте над Шотландским нагорьем. Дженни пошевелилась во сне, ее движение заставило меня остро ощутить ее тело. Прикосновение округлых грудей к моей груди. Изгиб спины, прижимающейся к моему паху. Нежное тело. Горячее. От нее пахло чем-то сладким, напоминающим цветы магнолии. Желание вспыхнуло во мне, и я посмотрел на нее сверху вниз, на линию ее щек и вздернутый носик. Она не была типичной красавицей, не такой, как ее мать, но у нее была своя теплая, жизнерадостная красота, которая для меня казалась более привлекательной.

Я предполагал, что мой брак с Оливией будет включать секс, поскольку дети были частью сделки, но я не испытывал к ней влечения. Мы решили, что будем ложиться вместе в постель лишь с целью зачать ребенка и, возможно, иногда для разрядки, но не более того. Если бы она решила завести любовника, я не стал бы препятствовать, поскольку знаю, что неутоленная страсть порой толкает на необдуманные поступки.

Но… Пойти на такое с Дженни я не мог. Секс между нами невозможен, даже ради зачатия. Мой контроль и без того дал сбой. Впрочем, в этом есть и ее вина… Мне вообще не следовало прикасаться к ней, не говоря уже о том, чтобы повалить ее на траву и овладеть ею. Истинное безумие, я был словно животное. Четыре года я держал ее на расстоянии из-за дикой страсти, от которой я не мог избавиться с того дня, как обнаружил, что в восемнадцать лет она больше не маленькая девочка, а красивая женщина с пышными формами. Но в ней было нечто большее, чем просто красота. Ее нежная теплота, доброта и сочувствие, понимание, которое светилось в ее глазах всякий раз, когда она смотрела на меня, эта улыбка… Она была ярким светом, который каким-то образом никогда не тускнел даже в доме моего отца, и я не мог быть тем, кто погасит его.

Требовалась дистанция, а это означало, что наш брак останется только номинальным. Я был уверен, что справлюсь. Но что насчет Дженни? Что, если она хочет страсти? Смогу ли я позволить ей утолить страсть с кем-то другим?