Ева осунулась. У неё раскрылся и дрогнул рот, на котором после курения уже подстерлась вишнёвая помада. Я отвернулся к лобовому стеклу, но Андрюха решил поддержать разговор.

— Просто маньяк. Лезет к артистам в трусы и позорит на всю страну.

Спасибо, дружище. Это именно то, что ей было важно сейчас услышать.

Из меня отстойный заступник или сострадалец. Поэтому я просто хмыкнул, глядя на колонны машин.

После Андрюхиного высказывания все прискорбно помалкивали, нацепив наушники. Аэропорт и студия находились в двух противоположных концах, поэтому мы отстояли в пробке на въезд в пригород, дали разворот и сорвались по КАДу через окраину Питера, по огромному мосту.

По центру мы так и не проехались. А судя по тому, что работы было много, до прогулок дело могло и не дойти. В отражении стекла я увидел, что Ева вообще не смотрела в окно. Её не интересовал вид на Невскую губу, на Кронштадт. А хвалёная архитектура её бы точно не впечатлила. Кажется, девчонке настоиграл Петербург. Потрясающе… Как это возможно?

Я всё сидел и думал. Что такого ей было скрывать, от чего Ева напугалась журналиста…

Я и сам немного опасался. Если вскроется подмена Юдина, прогремит жёсткий скандал. Моя карьера будет уничтожена. Но разве настолько сумасшедшая идея может прийти в голову кому-то, кроме меня? Чтобы догадаться, нужно хотя бы допустить такую мысль… Это немного успокаивало.

Снег лежал только за городом и то, ошмётками на чёрной земле. Остальное, что падало — тут же таяло, не задерживаясь на асфальте. Мы долетели до коттеджа часа за полтора, а за это время заснули все, кого не сморило в самолёте. Всё это время я наблюдал в окно голые серые ветки. Типа любовался природой и, временами, грудами мусора.

Мы съехали с трассы, зарулив в жилой массив. Остановились возле ворот, над которыми выглядывал трёхэтажный кирпичный «дворец». Здесь мы будем жить весь месяц.

Юра заглушил машину и стало мертвенно, оглушительно тихо. Кругом — сплошной лес. Дома стояли на приличном расстоянии друг от друга. Место для любителей самоизоляции и трехметровых заборов.

— Ну всё, приехали, — у меня онемела задница.

Хотелось отлить.

Мы с Юргеном обернулись в салон, откуда не донеслось ни единого возгласа облегчения. А там — сонное лежбище.

— Вы бухали что ли? — Юра обиженно раскатал губу. — Без меня?

— Нет. Я им запретил до вечера. Впереди целый рабочий день, — я дотянулся до руля, с силой зажав сигнал.

Подъем.

На улице раздался визг и звуки вспорхнувших птиц, в салоне тут же послышались маты.

— Лё-ё-ёня! Тварь!

Я знаю, знаю.

— Надо было их здесь запереть.

Ева ничуть не испугалась. Только поморщилась, растирая уши. Крепкая у девки психика…

— Какой план, Господин? — сонливо пролепетала она.

Глядя на то, как Ева погладила себя по лицу, зачесав острыми когтями волосы со лба, я весь обмер. Она надула губы, задрала к потолку руки и потянулась, выпячивая грудь. Кожаная куртка была расстегнута, а ткань на чёрном облегающем блейзере под горло натянулась. И это зрелище показалось мне сексуальнее, чем когда девчонка пыталась оголиться. Особенно во дворе пустого трехэтажного коттеджа и особенно, когда я имел представление, что скрывается под неприглядной одеждой.

Ева было потянулась к ручке двери, но потом нырнула ею в рюкзак и достала зеркало.

Я зачем-то пялился, пока девка не выглянула одним зелёным глазом из-за его ободка. Чёрный зрачок, расширившийся в темноте салона, нацелился на моё лицо.

Кхм, план…

— Сейчас оставляйте вещи в гостиной и спускайтесь в студию. Раскладываться будете потом, после записи.

Ева не моргала.

— А приемы пищи нам положены? — Гриша перекатился башкой по подголовнику.

— Я закажу доставку. До города десять минут.

Юрген вышел, а за ним — Муратов с челкастым с заднего ряда. Андрей тоже потащился разбирать сумки, а когда он вылазил, я намекнул ему, чтобы он забрал с собой Гришу.

Понятливая Ева продолжала делать вид, что поправляет макияж.

Спросонья Андрюха застыл, держась за ручку открытой двери. Но потом проморгался, распетушил драмеру волосы и дёрнул за плечо так, что тот чуть не упал на кресло.

Они закрыли дверь минивена снаружи. Мы остались с Никольской одни, и она моментально захлопнула зеркало, самоуверенно ухмыльнувшись.

— Я планирую сегодня прописать вокал для трёх треков, в том числе, один — с тобой. А вечером… Будь готова со мной расплатиться.

7. Брутальный самец

«Расплатиться» натурой, пока Никольская ещё не стала моим прибыльным проектом, она могла в любой момент. Но я поторапливался. Просто знал себя — стоит ей хоть в чём-то облажаться, и девчонка уже не будет казаться мне привлекательной игрушкой. Товар был свеж, пока очередь только набегала. А в её конце находиться я не собирался. За двадцать шесть лет научился разбираться в людях.

Долго со сведенными ногами и закрытым ртом она здесь не продержится.

Я облегчился и вышел из уборной. На первом этаже диван превратился в свалку дорожных сумок и курток. Огромный чёрный экран телевизора отражал половину комнаты, а ещё моё бледное от холода лицо. Я взъерошил укладку, двинувшись вниз по винтовой лестнице.

Диваны были заняты и в студии — бренными, распластавшимися по ним телами. Юрген восседал на крутящемся стуле и вертелся из стороны в сторону, втирая что-то челкастому о новой версии программы. Тот уже раздобыл дежурный стратокастер и понтовался, устроив на металлических струнах трель. Временами, как, например, сейчас, я всё ещё жалел, что Юрген находится не по обратную сторону стекла, преграждающего кабинет от звукоизоляционной комнаты. Эта гитара должна была реветь в его руках.

Ева стояла спиной, возле фоторамки, склонив голову на бок. Думаю, она была впечатлена футболкой с автографом Кори Тейлора до глубины своей продажной душонки.

— О, пришёл, — Юрген пригладил свой белый ёжик на голове и широко улыбнулся, заставив меня перевести на него взгляд с волос Евы, дотягивающихся ей почти до задницы. — С чего начнём, Господин?

— С оральных ласк, — с чего же ещё?! — Открывай проект.

— Оу… С утра-пораньше.

Я облокотился о столешницу и раздражённо уставился в экран. Полностью готовы были только четыре песни из двенадцати, а с каждым днём это всё больше давило на совесть. Времени оставалось жесть, как мало.

У Юры за пультом стояла бутылка с питьевой водой, и я присвоил её себе, допив до дна и с хрустом сжав.

— …«Головная боль», «Такой, как ты», «На колени», ха-ха-ха-х, «Сгореть», «Отравись»… Нормальный списочек, Лёнь. А «Дорогая» что тут делает? Это же старый тречок.

Он помотал курсором вокруг названия.

— Старый. Его нужно реанимировать. Короче, «Отравись» пугает меня больше всего. С него нужно начать. Но там все инструменты прописаны, кроме соло. Пускай Ваня по-быстрому запишется, мне нужно на него ориентироваться…

Я осёкся и весь обмер от того, что только что вякнул. По-быстрому?

Долбануться! Это же не настоящий Юдин… Собственно, по этой причине я и оказался в такой заднице!

У меня на секунду кровь перестала качаться по венам. Я весь одеревенел и с опаской обернулся на Муратова, прикусив губу. Тот, ничем себя не выдавая, вальяжно поднялся с дивана и уже шёл к челкастому отжимать у него инструмент.

Я просто идиот. Нужно было прописывать эту песню втихую — без новеньких, без потаскушки и тем более, без Юргена, в самую последнюю очередь, просто отдать ему на сведение. Там ведь такие флажолеты… Мне, наверное, моча в голову ударила. Он сейчас опозорится…

Я начал сочинять заранее, как это объяснить.

— А хотя… Стой, — скривился я, глядя на то, как кудрявая голова пролезла между ремнём гитары. — У меня нет настроения писать её сегодня.

Муратов нахмурил свои косматые брови и сощурился, замерев перед дверью в комнату. У него недобро потемнели глаза. Натурально вышел из себя, практически Ваня.

— Подотри сопли, Савицкий, — буркнул он своим сотрясающим стёкла голосом.