Она вздохнула, наклонилась ко мне через стойку и, прежде чем закончить, взяла за руку.

— И, клянусь, дорогая, я бы не обманула тебя.

И все же, я ни за что не буду целовать Чейза Китона, пока он не поцелует меня.

Но кое-что из сказанного Лекси привлекло мое внимание.

— Что ему пришлось пережить? — мягко спросила я, и, как и многие месяцы, когда эта тема всплывала, Лекси выпрямилась, отпустила мою руку и закрылась.

На этот раз, после того, что Чейз сказал мне в лесу, того факта, что он вообще там находился, его поведения вчера утром, исходящих от него смешанных сигналов, все это вызывало во мне желание убежать, и в то же время обнять его и вобрать в себя его боль.

— Ты не можешь ожидать, что я сделаю первый шаг, если не знаю, с чем имею дело, — сообщила я ей.

— Вот именно, хороший довод, — поддержала меня Кристал.

— То, с чем ей придется иметь дело, должен рассказать Чейз, — возразила Лекси.

— Ты должна сказать девушке хоть что-то, — не согласилась Кристал.

— Она уже это знает, — не сдавалась Лекси. — Его жену убили. Она ему не очень нравилась, но все же он хороший человек, и никто не заслуживает такой смерти. И это говорю я, женщина, которая прекрасно знает, что Мисти Китон была самой ужасной сукой. А еще он много лет работал вместе с подонками. Такое дерьмо оставит на мужчине отпечаток.

Ее взгляд остановился на мне.

— И у Чейза он есть. Помоги ему залечить раны, а затем избавиться от шрамов. Не откладывай, милая. Никто из вас не становится моложе, и уверяю тебя, ты будете жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. О потерянном времени, если ты не торопишься. Или даже хуже: о потере чего-то прекрасного, что сама выпустила из рук.

Надо сказать, она привела резонный довод наброситься на Чейза Китона.

Тем не менее, я никогда не собиралась этого делать.

Тем не менее, чтобы прекратить разговор об этом, я была вынуждена вновь солгать.

— Я подумаю об этом.

Лекси широко улыбнулась.

Кристал закрыла глаза.

Выражение лица Лори говорило «Ой!», но когда мой взгляд коснулся ее, она быстро сменила его на ободряющую улыбку.

Вскоре девочки ушли, оставив меня с видениями того, как я бросаюсь в объятия Чейза Китона и целую его.

Это не позволяло мне сосредоточиться на работе, которую я должна была выполнить.

Но я все равно заметила мальчика, когда он вошел.

Песочно-светлые волосы, но это всего лишь предположение, настолько они были грязными. Не грязными, а жирными. И речь шла не о дне или двух без ванны и шампуня. А о намного большем времени.

Его одежда выглядела не чище. И она висела на нем. Что очевидно, учитывая, что он был одни кожа да кости.

Его бледность тоже не осталась незамеченной. В горах Колорадо царствовал февраль, поэтому было холодно, снег не сходил с земли. Несмотря на это, каждый день погода стояла ясная, и если проводить какое-то время на улице, солнце все еще могло коснуться вашей кожи, а мороз окрасить щеки румянцем. И большинство жителей Карнэла проводили на улице какое-то время. Холод и снег не мешали им много работать, как внутри, так и снаружи.

Я предположила, что ему девять, возможно, десять, и решила, что моя догадка хороша. Библиотека Карнэла была единственной в графстве. А значит, сюда приезжали из Гно Бон и Шантелла, даже если это было далеко. Кроме того, школы Карнэла, Гно Бон и Шантелла устраивали экскурсии в мою библиотеку, так что я видела много детей. И, наконец, у моей сестры были дети. А одному из них было почти девять, и ростом он был с этого мальчика, но мой племянник был намного упитаннее.

Мальчик приходил в течение нескольких месяцев, один или два раза в неделю.

И я видела у него синяки. Один раз на челюсти. Один раз на скуле. Один раз вокруг обоих запястий.

Он всегда прокрадывался внутрь, опустив глаза, сгорбившись, в тонком, потрепанном пальто, недостаточно теплом для стоявшей погоды, явно стараясь оставаться незаметным.

И он воровал библиотечные книги. Одну или две каждый раз, когда приходил, столько, сколько мог засунуть в пальто и вынести тайком.

Я не придавала этому большого значения, потому что унесенные книги утром всегда оказывались в ящике для возврата, и, сложив один и один и получив два, я сделала вывод, что он их не воровал, а брал взаймы. Только не обычным способом. И несколько раз я пыталась подойти к нему и объяснить, что все, что ему нужно сделать, это подать заявление на получение читательского билета. Но как только я приближалась, он шарахался от меня, прятался между книжными стеллажами и, в конце концов, убегал.

В первый раз, когда это случилось, я подумала, что он не вернется. Но ошиблась.

Это означало, что ему нравились книги так же, как и мне. И у него явно не имелось средств на их покупку в магазине. Поэтому он доставал их единственным доступным ему способом.

Я не понимала, почему он не заведет читательский билет, но в то же время догадывалась.

С этим мальчиком что-то было не так.

И сегодня это бросалось в глаза сильнее. Потому что, хотя он отвернулся и сразу направился к короткой лестнице, ведущей в отдел художественной литературы, я увидела у него на скуле и вокруг опухшего глаза синяки.

Это заставило меня забыть о Чейзе Китоне.

А также забыть о решении, принятом некоторое время назад, что я позволю мальчику одалживать книги, раз ему они так нужны. Книги он возвращал, мне это ничем не грозило. И они явно давали ему нечто, в чем он нуждался, достаточно, чтобы отважиться украсть их (по сути) и выйти в мир, наполненный людьми, которые чертовски его пугали. Я видела его испуг, потому что была библиотекарем, женщиной, ростом пять футов шесть дюймов и не представляла угрозы, и все же он убегал от меня. Конечно, он воровал мои книги (по сути), но дело было не в этом.

И, увидев этот синяк под глазом, я вспомнила папины слова.

«Неправильный поступок — всегда неправильный, независимо от того, кто его совершает или в отношении кого. Если ты знаешь, что кто-то поступает неправильно, и даже если это не имеет к тебе никакого отношения, сделай все возможное, чтобы исправить это. Если будешь бездействовать, тогда ты не тот человек или, по крайней мере, не тот человек, которого я хотел бы знать».

Папа жил этими словами.

Эта философия означала, что он жил в Карнэле среди всего зла, что продолжалось так долго, превращая его жизнь в сущий ад.

Он подавал официальные жалобы (всего двенадцать) на полицейское управление Карнэла. А услышав, что у других случилась беда, еще и поощрял их делать то же самое, дерзко и намеренно, вплоть до того, что шел к ним домой и проводил беседу (или, если требовалось, несколько). Он также не раз (фактически, пять раз, насколько я знаю) навещал Мика Шонесси, начальника полиции Гно Бон и своего приятеля, интересуясь, как он может лично посодействовать делу. Кроме того, он более чем один раз, как публично, так и в частном порядке, высказывал Арнольду Фуллеру, главарю продажных копов, капитану полиции, который в дальнейшем стал шерифом, а теперь был мертв (буквально), все, что о нем думал.

Помимо всего прочего, несмотря на то, что все были согласны с этим, папа был одним из немногих, кто открыто и широко обсуждал (другими словами, со всеми, кто готов был слушать, включая Мика Шонесси) то, что Тая Уокера экстрадировали, чтобы он предстал перед судом, а затем посадила за преступление, которое, по уверениям папы (и он был прав), Тай не совершал.

И, наконец, моего отца останавливали и выписывали такую кучу штраф, какой не имел ни один другой горожанин, а однажды его арестовали за пьянство и хулиганство, когда он был трезв и вел себя подобающе. И все только из-за того, что он делал все вышеперечисленное.

За каждый штраф, как и за арест, он высказывался громко и яростно, но не всегда успешно.

Но он никогда не сдавался.

И глядя на этого мальчика, я знала, что с ним поступили неправильно. Я также знала, что его опухший глаз говорил мне перестать делать тот минимум, что я делала, позволяя ему воровать книги (по сути), и перейти к более решительным действиям.