На перегибах ледникового ложа в толще льда образуются трещины, которые затем, по мере движения ледника, могут снова соприкасаться краями. Огромное давление делает лед пластичным, края трещин снова срастаются, а внутри образуются заготовки будущих пещер. Токи воздуха постепенно шлифуют стены, вызывая в одних местах таяние, а в других — нарастание льда, и к моменту отлома айсберга от ледника пещеры в нем уже бывают вполне готовы и потом меняются лишь незначительно. Этим посещением айсбергов закончились наши прогулки по морскому льду: он делался все менее надежным, и мы больше не решались далеко отходить от станции.
Пропустив один день, снова взялись за работу. Хотя основные разделы намеченной программы были уже выполнены и незаметно для нас дело стало подходить к концу, оставалось еще немало работы и напряжение почти не спадало. Мы продолжали часто погружаться, интенсивно работали, но в нашем самочувствии и поведении постепенно начали появляться изменения. Они наступали медленно, почти нечувствительно для нас, но с каждым днем делались все очевиднее. Чаще и чаще можно было заметить, как один из нас, начав какую-нибудь работу, вдруг останавливался и долго-долго смотрел вдаль, — его мысли, видимо, в это время блуждали далеко от Антарктиды, — потом вдруг спохватывался и продолжал работать. Во время погружений мы по-прежнему испытывали вызываемый нервным напряжением подъем, и спуски шли почти так же, как и раньше, но разборка проб и все подготовительные работы делались все медленнее и медленнее. После обеда мы теперь подолгу спали, все труднее становилось вставать утром, мы с удовольствием вспоминали дни с плохой погодой, когда спускаться не приходилось. Постепенно кончался нервный подъем и на его место выступала усталость, вызванная длительной и тяжелой работой. Но с вялостью и утомлением еще можно было как-то справиться. Значительно хуже было то, что наши отношения тоже изменились. Постепенно прекратились дружеские разговоры, обсуждения научных проблем и находок. Да и на другие темы мы теперь разговаривали редко и неохотно — зачем, и так каждый мог с точностью предсказать ответ любого своего товарища на любой вопрос. Сознание того, что мы делаем важное и нужное дело, по-прежнему поддерживало нас, но поддержка эта делалась все менее действенной, мы продолжали работать скорее по инерции, энтузиазм все больше сменялся апатией и безразличием. Казалось, между нами и окружающей действительностью постепенно вставало мутное стекло.
Только иногда мы испытывали прежний интерес к делу. Нам предстояло спуститься и осмотреть подводную часть айсберга. Айсберги часто переворачиваются: подводная часть постепенно тает, делается все меньше, равновесие нарушается и ледяная гора переворачивается. На таких айсбергах нередко находят морских животных — звезд, ежей, губок — и обычно считают, что айсберг захватывает их со дна моря. У нас, однако, появилась мысль: а не живут ли эти животные прямо на льду, ведь если они могут населять морское дно, почему лед не может быть субстратом для жизни? Чтобы проверить это, хотелось найти айсберг, стоящий на мели длительное время — так, чтобы животные успели на него перебраться. К нашему сожалению, такого айсберга не оказалось, все были подвижны и задерживались здесь только на зиму, на то время, пока их удерживал припайный морской лед. Пришлось ограничиться ближайшим к палатке айсбергом: до него было нетрудно добраться, а рядом с ним образовалось разводье, куда можно было погрузиться, не взрывая во льду специальную лунку.
Спуск был связан с некоторым риском: что стало бы с нами, если бы айсберг перевернулся именно во время погружения? Шансов на это было очень мало, но одна из ледяных гор как раз недавно перевернулась. Теперь она резко выделялась среди всех остальных своим ярчайшим голубым цветом и мягкими, как бы облизанными, контурами. Припай рядом был превращен в ледяную кашу, через ледяные поля на сотни метров протянулись зловещие трещины. Чтобы сократить время пребывания у айсберга, мы одевались и готовились в нашей палатке, и только потом, погрузив снаряжение на нарты, прямо в гидрокостюмах пошли к месту спуска. Тут можно было наглядно убедиться, что разрушение льда хоть и медленно, но продвигалось вперед: там, где еще два-три дня назад было небольшое разводье, теперь тянулась огромная полынья размером не меньше 500 квадратных метров. Снег, покрывавший лед толстым слоем, пропитался водой и превратился в кашу, через которую мы тянули нарты, проваливаясь почти по пояс. Быстро закончили приготовления, и Пушкин ушел под воду.
Он вернулся довольно скоро: животные, которые населяли поверхность айсберга, были такие же, как и на морском припайном льду. Не удалось открыть ничего нового, но мы с Женей все же решили спускаться: хотелось посмотреть на ледяную гору под водой (ведь ее подводная часть примерно в семь раз больше надводной), а мне, кроме того, еще и сфотографировать под водой человека рядом с айсбергом. От Пушкина мы узнали, что вода прозрачная, течения нет и погружение, следовательно, будет несложным. Спускались мы оба сразу, Грузов со страховочным концом, а я без него, так как должен был снимать. Погружение действительно не представило особых трудностей, но как только я нырнул, моментально ощутил жгучий холод: резина костюма порвалась об острый ледяной кристалл на краю полыньи. Неудачи почему-то упорно преследовали нас, когда мы погружались вдвоем для съемок — таких погружений удалось сделать всего-то три и вдобавок каждый раз случалась какая-нибудь неудача. Правда, костюм из губчатой резины сохраняет тепло, даже если в него попадает вода, но чувствовать, как ледяная жидкость постепенно ползет по шерстяному белью, было крайне неприятно. Я решил все же не прерывать спуск: едва ли были шансы повторить его еще раз, а если фотографировать быстро, то можно закончить все к тому времени, когда холод станет совсем непереносимым. Глянул вниз и на мгновение остолбенел, забыв о ледяной воде, медленно заполнявшей скафандр.
В глубину уходила ледяная стена, казалось, конца ей не будет никогда. Рядом с ней, глубоко подо мной, отчетливо вырисовывалась крошечная человеческая фигурка. Это был Грузов, осматривавший поверхность айсберга. Ледяная стена, ярко-белая, идеально гладкая, как будто отшлифованная, казалась почти нереальной в изумительно прозрачной даже для Антарктики воде. Оглядываясь по сторонам, я всюду видел подводные основания других айсбергов, опускавшиеся в бездонную синюю пучину. Но нужно было спешить, и мы с Женей поплыли вдоль стены. Мой киноаппарат равномерно жужжал, снимая кадр за кадром. Множество мелких рыбок сновало в воде, но стена льда была почти безжизненна, только в отдельных крошечных углублениях сидели мелкие рачки. В одном месте айсберг пересекала черная полоса мелкого песка и камешков, видимо, захваченных с материка, в небольших нишах во льду песок лежал слоем в 1–2 сантиметра и тут виднелась трубка, в которой жил червь. Конечно, это было не то, что мы искали, но хоть какая-то жизнь на айсберге существовала. Первые несколько минут погружения прошли неплохо, но потом холод стал чувствоваться сильнее, и я поспешил закончить кинопленку. Счетчик киноленты наконец дошел до нуля, я вынырнул и вместо кинокамеры взял фотоаппарат. Перспектива сделать еще двенадцать кадров не приводила в восторг, меня уже бил озноб. Снят один кадр, второй, как вдруг внутри аппарата что-то треснуло — сорвался тросик, ведущий к затвору камеры. Неисправность была пустяковой, но выходить, снимать с аппарата крышку, надевать тросик и снова погружаться уже было выше моих сил. Я знаками показал Жене, что всплываю, выскочил из воды и бегом кинулся в палатку снимать скафандр и греться. С фотосъемками снова получилась неудача, но нельзя же было делать их за счет научной работы. Погружения у айсбергов не принесли серьезных результатов, но есть все же основания думать, что идея была правильной и стоит поискать айсберг, на котором обитали бы животные.
