– Да почему же всех половцев надобно уничтожить? Чем же перед вами все-то виноваты, и даже те, кто вас и в глаза-то не видел?

Монгол раскрыл глаза- щелочки, и Александру показалось, что он смотрит с удивлением и даже с долей жалости – будто с ребенком-несмышленышем говорит.

– Страшная болезнь – чума, – сказал монгол, – Как чуму остановить? Откочевать, чтобы сам воздух чуму тебе не принес и не погубил род твой, а всех, кто даже разговаривал с зачумленным – уничтожить и жилища их сжечь огнем. Предательство хуже чумы, поэтому нужно уничтожать не только предателя, но весь род и весь язык его, чтобы остановить болезнь. А половцы – предатели.

– Чума по ветру ходит, а предательство в людях живет, – пытался возразить Попович. – Один предаст, а другой, может, брат его, никого не предавал, чем виновен? Его за что казнить?

– Если брат – значит виновен! Зачумленный же тоже не виноват, что к нему чума прилипла, но чем иначе, чем огнем, от чумы защитишься?

– Ну, а половцы-то наши, кои никогда с вами за морем Хвалынским и не знались, чем виновны?

– Они предатели. Они тоже больны этой болезнью.

– Да откудова?!

– Сюда мы пришли через Кавказ. Через народ аланов. Половцы обещали аланам помогать, но не помогли. Значит, предали! Значит, они больны предательством, они будут уничтожены.

– А мы? Мы половцам союзничаем, что же, и мы больны?

– Да, – с уверенностью, от какой воеводу мороз по спине продрал, отвечал Камбег, – Вы тоже заразились предательством.

– Это как же?

– Мы посылали вам наших людей сказать, чтобы вы не дружили с половцами, не помогали им. Почему вы убили послов? Значит, вы тоже предатели. Вас уже заразили предательством половцы.

– Что же вы, и нас уничтожите? – спросил Попович, уверенный, что монгол начнет от ответа увиливать, но тот ответил спокойно и уверенно:

– Да.

– Смотри, не подавись, собачья блевотина, – наклонясь к самому лицу монгола, прошипел половец Ратмир, что ехал позади воеводы и монгола, и весь их разговор слышал.

Безволосый блин лица монгола расползся в улыбке, сверкнули крепкие зубы.

– Иих…– хлестнул его поперек лица плетью Ратмир.

– Нооо! – перехватывая его руку, сказал Попович, – пленного-то, связанного-то?! Негоже!

Кровь текла из рассеченного лба монгола, заливала щелочки глаз, но не один мускул не дрогнул на лице, и улыбка, широкая, самоуверенная не исчезла.

– Погоди, погоди, – хрипел Ратмир, – ужо ты у меня полыбисси! Ты у меня полыбисси! Ох, как я на тебе сердце отведу, дай срок! Воеводе скажи спасибо, а то бы сейчас у меня на ремни подпружные пошел, а нутро – волкам на пропитание. У меня, небось, не враз помрешь, помучаешься всласть,… – шипел Ратмир по-русски, забывая, что монгол языка сего не разумеет.

– А хоть бы и разумел, – подумал Попович, – есть ли у него страх или, может, он полоумный какой?

Через реку переправлялись войска. Александр заприметил уже на этой, степной стороне князя Мстислава Удатного и молодого князя Даниила, сродника его, что состоял при князе на положении воеводы. К нему и обратился Попович, соблюдая ряд и чин – хоть Даниил раза в два моложе Поповича, а происходил он из высокого рода княжеского и сам княжил, а не воеводствовал, как Александр. И, слава Богу, вроде, не глупой у Мстислава зять-ат! Попович вычислил верно. Даниил быстро прошел в Великокняжеский шатер, и вскорости оттуда вышли несколько князей пленного посмотреть.

Попович отошел к обозу. Отыскал две своих телеги. Тамила – не то тиун его, не то оруженосец, с Никишкой, сыном своим, обрадовано кинулись навстречу.

– Ну, как ты там?

– Да как вошь под шапкой – в темноте. Тычемся тут без толку. Места незнаемые, лешие. Одно слово – идем вслепую, наугад. Слава Богу, хоть трава да вода есть, а как прижарит солнце да трава погорит – вот тогда и завертимся… – воевода разговаривал с Твердилой, своим рабом, откровенно – стар Тамила, опытен, верен.

– Так ведь половцы ведут.

– Куда-то еще заведут… Им самим эти места – дальние. Они тут, почитай и как мы – небывальцы.

– Бродников бы наймовать. Бродничьи вожи самые знающие.

– То-то и оно. Да их где взять? Разбежались по степи. И так скрытно живут, по рекам хоронятся, а теперь их вовсе не сыскать. Ни одного бродника, уж сколь дней идем, не видел. Ушли, не то попрятались.

– Да и не стали бы бродники князьям да половцам служить! – встрял Никишка.

– Уж, ты вывел! – засмеялся воевода.

А Никишка, почесав потылицу после отцовского подзатыльника, чтобы в разговор старших не лез, не унялся:

– Я одного бродника знал. Дружество с ним водил. Так он на князей да на половцев, как собака, зубы скалил. Баил: князья де у нас все ловы отняли, со всех сторон степи распашкой давят. Дичину охотами своими с мест сбивают, реки сетями перегораживают, а половцы и того хуже: бродников имают, где не встретят, да в рабство за море продают.

– Это верно: половцы-то, известное дело, с того живут, что людьми торгуют, – согласился Тамила.

«Да и князья работорговлей не брезгают – подумал Попович, – Кто половцам пойманных повсюдно рабов к степным границам полонами гонит? Князья! А ины и своих смердов продают».

– Ты доспех-то приготовил? – спросил он, переводя разговор на другое.

– Все в готовности. И доспех конский, и коня… Никишка за ним, как за малым дитем, доглядывает. С ладони зерном кормит.

Никишка подвел коня. Высокий широкогрудый красавец, половецкие кони были много ниже, плясал, бил тяжкими копытами, выворачивал бешеный глаз, ронял с губ пену.

– Смотри, не перекорми зерном-ат, – сказал воевода, – Ишь, сколь тела набрал! Неровен час, осядет на ноги с перекорма – хлопнул он любимца по крупу.

– Чай, мы по зернышку, по счету. Не сомневайся, как пойдет настоящая сеча – обрядим тебя да коня в доспех – поезжай с Богом. Всех сразишь, а сам невредим будешь!

– Хорошо бы, когда так! – вздохнул воевода.

– А как не так? Вон половцы да мунгалы эти, на чем ездят? Почитай, на собаках резвых. Ты на нашем-то конике вспроти них как медведь вспроти сусликов!

– Собаки медведя валят, когда скопом налетят!

– Ин медведь-то, чай, без доспеха, – осклабился Никишка.

– Прям ты, Никишка, – засмеялся наконец Попович, – стратег византийский. Смотрите, ежели всполох какой будет – сами меня находите. Мне, может статься, от сотни своей не отойти. Сами ко мне с доспехом пробивайтесь.

– Не сомневайся. Пока легкоконные да лучники начнут с супротивником стрелами переведываться, мы враз и тута. Успеем и тебя, и коня в доспех обрядить.

– Да мы зане коня-то обрядим, – сказал Никишка, – прямо в доспехе к тебе подведем.

– Не надо – сказал Попович, – Жара вон какая! Затомится конь в доспехе. Кто его знает, как оно пойдет.

К ним подскакал гридень из его Поповича сотни.

– Воевода, – сказал он, отирая рукавом пот – солнце уже припекало, – Князь Мстислав пленника твоего Камбега половцам на распыл отдал!

– Как половцам?

– А вот так! Его воля – его власть! – каркнул, будто ворона, гридень. Оправил ремни от круглого щита, что висел у него на спине, и смачно плюнул в пыль.

– Неподобство! – ахнул Тамила. – Бог накажет!

– Уже наказует, – сказал воевода.

3.

Князь Даниил нагнал Поповича в степи. Поехал молча рядом, стремя в стремя.

– Сам посуди, – сказал князь вдруг, словно продолжая прерванную беседу, – В степи идем. Здесь конница надобна. А у половцев все войско – конно. Без половцев нам пешцев не прикрыть, потому князь мунгала сего им и отдал. А вот вчерась от мунгалов посланцы были, и речи были их супротив нас, а мы зато ничего: отпустили с миром.

Воевода молчал.

– Чего молчишь? – спросил князь.

– А что тут скажешь, когда дурь на глупость превыше небес городится!

– Как это?

– Пришли посланцы от монголов в первый раз. С миром пришли. Вы их убили! Смертельных врагов нажили! Камбега этого раненного – запытали половцам в угоду! А иных монголов, кои пока сюда шли, все высмотрели, все дружины пересчитали – отпустили.