(Шиза)

С Бальтазаром Неверро я познакомилась на аллее ростовского ботанического сада. Впрочем, по документам, он оказался никакой не Бальтазар Неверро, а Василий Никифорович Крякин. Хотя, все по порядку.

(художественная)

Проснувшись среди ночи, Василий Никифорович Крякин вдруг ни с того ни с сего вспомнил, что он Бальтазар Неверро. Он долго лежал, уставившись невидящим взглядом в скрывающийся в полутьме потолок. «Как же я позабыл, что я – Бальтазар Неверро», – никак не мог взять он в голову. От этого простого открытия ему стало легко и просторно на душе. Рядом похрапывала жена Крякина – Зинаида, работавшая медсестрой в районной больнице. Словно вершина крутого холма, вздымался над кроватью ее мощный, обширный зад, давно переставший волновать Крякина.

Мужчина сел на кровать и опустил поросшие редкой шерстью худые ноги в стоптанные пляжные сланцы, служившие Крякину комнатными тапками. Он внимательно осмотрел низкий потолок хрущевки, стулья из разных наборов с потертой обшивкой, большой стол, застеленный старой накрахмаленной скатертью, давно вышедший из моды сервант. Потом прошел в тесный коридор, заваленный стоптанной обувью, запнулся о тумбочку со сломанной ножкой. В полутьме угла, где провал в вешалке зиял, как вход в другие миры, что-то завозилось. Бальтазар Неверро резко схватил источник шума и поднес к глазам кошку Марту. Кошка, встретившись с глазами человека, жалобно мяукнула. Бальтазар Неверро разжал пальцы, животное глухо упало на пол и запряталось под покалеченную тумбочку.

Он тихо вышел на прохладную лестничную клетку, спустился во двор. Посмотрел на звезды, втянул ноздрями скользкий, прохладный воздух и легко выдохнул его.

«Ну, конечно же, Бальтазар Неверро!» – весело подумалось Крякину. Он же знал об этом всю свою жизнь, но никак не мог этого вспомнить до сих пор. После этого, успокоенный и одухотворенный, он вернулся в квартиру. Здесь воздух был другим: пропитанным дыханием, пищей, старой одеждой, мебелью и увядшими надеждами. Из этого моря запахов на него вдруг нахлынула волна ярости, залившая красной пеленой сознание. Взгляд Бальтазара Неверро забегал в полумраке в поисках опасности, пока он не остановился на скромном домашнем фикусе в цветочном горшке на подоконнике.

Когда утром Бальтазар Неверро вошел на кухню, за окном, словно белые флаги капитуляции перед социальной несправедливостью, полоскались на ветру мокрые простыни. Зинаида Крякина переругивалась с сыном – четырнадцатилетним Юркой. Предмет ожесточенного спора родительницы и питомца заключался в исчезнувших с подоконника в эту ночь комнатных цветах, заботливо лелеемых недополучавшей мужней заботы Зинаидой. Не обращая внимания на препирательства Крякиных, Бальтазар Неверро прошел к холодильнику и мрачно осмотрел его промерзшее чрево: ни тебе устриц, ни жареных рябчиков, ни гусиных паштетов и приятных взору гурмана темных бутылок с налипшей на них благородной плесенью винных погребов – ничего подобного там не было. Надо заметить, что в отличие от наших предков продвинутые современники питаются значительно хуже и скромнее. Словно объедки с чужого пиршества, холодильная камера хранила две насквозь замороженные ножки буша, на стенке притаился пяток яиц, а на нижней полке доживала свои дни трехлитровая банка с плесневелым огуречным рассолом.

Сделать выбор из весьма скромного набора продуктов было весьма просто. В итоге Бальтазар Неверро приготовил себе яичницу, растопив на сковороде последний оплывший пластик сливочного масла. От такого самовольства Зинаида пришла в неистовство, и гнев ее, до этого испытывавшийся на Юрке, обратился против супруга. Ее громоздкая фигура скалой нависла над мужем, спокойно и мрачно поедавшим со сковородки пять небольших оранжевых кружочков в белой пене яичного белка, которым по воле судьбы так и не довелось превратиться в цыплят.

Зинаидины вопли и угрозы в отказе стирать мужнино белье и отлучить его от ее стряпни за столь наглое поведение, видимо, нисколько не мешали приему пищи еще вчера скромного и побаивающегося своей благоверной Василия Крякина.

Яростный крик доброй, но ужасно властной и задерганной вечной нуждой Зинаиды пронзал стены хрущевки, но то, что дальше сделал невозмутимо молчавший все это время муж, повергло бедную женщину в немоту. Откушав, Бальтазар Неверро решительным и твердым шагом прошествовал к платяному шкафу и, открыв дверцу, достал с верхней полки, где вместе с молью хранились старые заячьи зимние шапки Крякина, обтертую шоколадную коробку из-под конфет фабрики «Большевичка». Сорвав аляповатую картонную крышку, он сгреб все сбережения, хранившиеся там. В переводе на товарно-вещевой эквивалент, коробке была доверена будущая зимняя куртка для Юрки, сапоги для Зинаиды и половина будущего нового японской марки телевизора, на который копили всей семьей. Забыв, что она представитель самой гуманной профессии на Земле, и древний принцип медиков «не навреди», Зинаида ринулась защищать имущество семьи, но, столкнувшись со стальным взглядом Бальтазара Неверро, с каким тот некогда брал на абордаж вражеские корабли, осеклась и невольно осела на диван, испуганная таким решительным видом доселе смиренного мужа.

Первым зданием, куда Бальтазар Неверро направил свои стопы, была городская библиотека – тихое заведение, ничем не заслужившее того, чтобы в нем оказался столь неординарный человек. Бальтазар Неверро решительно вошел в вестибюль и твердой походкой направился в читальный зал. Из-за стекла кабинки восстала пожилая вахтерша, пытаясь остановить посетителя, рвущегося в книгохранилище без абонемента.

– Гражданин, позвольте…, – возмущенно начала свою фразу женщина. Но Бальтазар Неверро, приближаясь к ней, нарисовал в воздухе невидимый знак вопроса, а точку поставил, дотронувшись пальцем до лба контролерши. И тут женщина с остекленевшими глазами осела в кресло и…. заснула.

Он перерыл все энциклопедические словари от Брокгауза и Эфрона до Большой Советской, но нигде не нашел никакого упоминания о самом себе. Он пересмотрел исторические хроники и труды от «Молота ведьм» и до «Демонологии». Катрены старого собутыльника Мишеля Нострадамуса, посвященные искомой личности, не попали ни в одно издание пророчеств знаменитого астролога, начиная с 1555 года. Историки и инквизиторы вычеркнули имя Бальтазара Неверро из мировой истории.

Он сидел, глядя в пустое пространство, когда работница библиотеки тяжело поставила на стол очередную стопку заказанных им фолиантов, хотя стол и так был предостаточно завален различного рода литературой. Уставшая и раздраженная, женщина в сердцах сказала что-то обидное и злое этому невзрачному на вид мужчине, заставившему поднять из хранилищ такую кучу тяжелых книг. Бальтазар оторвался от размышлений над тем, как же так случилось, что он не может найти ни одного упоминания о себе, и внимательно посмотрел на несдержанную женщину. Потом неожиданно, быстро и властно взял ее ладонь и вгляделся в линии руки.

– Никогда не заглядывай в свое будущее, – заметил он, отпуская ее ладонь.

Больше ничего ни сказав, он быстро покинул читальный зал. Она догнала его в большом сыром вестибюле, где за стеклом кабинки продолжала мирно и уютно посапывать контролерша.

– Постойте, – остановила его работница книгохранилища. – Что вы увидели на моей ладони?

– Зачем читать по руке, все видно и так, – заметил он. – Первый муж за пару лет совместной жизни превратился в алкоголика и поколачивал вас, второй оказался альфонсом, потом был сожитель, имевший так же опыт неудачного брака, а теперь одиночество и старая мама, которая корит и ворчит за то, что так и придется оставить вас одну на этом свете.

Она отступила назад, словно не зная, как защититься от пронизывающего её взгляда незнакомца.