— Вполне нормально совмещается, и одно другому нисколько не мешает. Работа выражает какие-то одни твои качества, авторская песня — какие-то другие.

А в эндоскопии, кстати, "натурализма человеческой физиологии" не много. Это удивительно красивая и нужная наука. Во-первых, она бескровная, потому что наши операции делаются изнутри, естественным путем. Во-вторых, очень гуманная, ведь целостность организма пациента не нарушается и, значит, он не испытывает нечеловеческих страданий. А в-третьих, я, и во время осмотра и во время операций, целыми днями любуюсь очень красивыми картинками.

Вот, например, это — фотография протеза (стента) пищевода. Ну, разве не красиво (на снимке ярко-розовый цветок, из сердцевинки которого тянется белая трубочка — прим. авт.)? А если полистаете мой эндоскопический атлас — итог двенадцатилетнего труда, то там вообще красотища необыкновенная. Вот где романтика, а вы говорите — "просто желудок", "просто трахея", "просто ухо", "просто бронхи", "просто двенадцатиперстная кишка"!

Чего скрывать, были у меня интересные предложения по работе и в Казани, и в Москве, и во Франции. Но всю жизнь я остаюсь в онкодиспансере, и потому что здесь создавался Центр; и потому что мне очень нравится то, чем я занимаюсь; и потому что считаю себя на своем месте; и потому что у меня потрясающие ученики.

Из 250 ребят, которые у меня учились, человек 20–30 (в республике и за ее пределами) — эндоскописты очень высокого уровня, да и остальные прекрасные профессионалы. Некоторые стали моими коллегами.

Между прочим, сегодня Казань входит в пятерку сильнейших в области эндоскопии городов (наряду с Москвой, Питером, Красноярском и Иркутском), а при лечении некоторых заболеваний мы — эндоскописты Клинического онкодиспансера Минздрава Татарстана "впереди России всей". Так что я горжусь своими учениками.

— И все же… Ваши ученики изначально были одареннее других или Вы их так хорошо учили?

— Ребята сами по себе достаточно способные, но и я им постоянно что-то подсказывал, всегда был в курсе их профессиональных дел. Вообще, я часто говорю ученику: "Вот, я научил тебя всему, что знаю; показал, как и что делать. Но пока ты 2–3 тысячи больных самостоятельно не посмотришь, я с тобой, как с эндоскопистом, разговаривать не смогу". И две-три тысячи больных это не много, если считать, что через мои собственные руки уже прошло около 170 тысяч пациентов.

— Извините, но это невероятно!

— И Вы туда же… Когда я называю эти цифры на конференции или симпозиуме в какой-нибудь Англии, Испании или во Франции, коллеги смотрят на меня, как будто бы я вру.

Вот мне нередко говорят, что я, мол, обследую, любого, кто бы ко мне ни обратился. Да, это так, и это — моя позиция. Я смотрю пациентов с направлением из поликлиник и стационаров; смотрю друзей, их друзей и родственников; смотрю всех, кто приходит на профосмотры. Кстати, в 70-80-е годы сотрудники Республиканского онкологического центра, и я в том числе, провели профосмотры тысяч жителей республики. Я считаю, что настоящий врач заинтересован в приеме как можно большего числа больных, поскольку это приносит ему новый опыт и новые знания. А очередей на обследование вообще не должно быть! У нас же в любом медучреждении, где есть эндоскопический кабинет, пациенты ожидают осмотра минимум неделю, а в среднем, по паре месяцев.

В Эндоскопическом центре МЗ РТ, если человек приехал на обследование голодным, натощак, то он в этот же день может пройти и бронхоскопию, и эзофаго-гастроскопию, а колоноскопию после предварительной подготовки ему проведут уже в течение двух дней. Вот и получается, что мы принимаем около 100 человек в день и около 25 тысяч в год. Нет в мире такого учреждения, где в эндоскопии за год проходит столько пациентов, а для нас это нормально. Просто надо правильно работать, тогда времени хватит на все.

— Ваши друзья говорят, что Вы — безотказны, что каждый, кто и когда бы ни обратился к Вам, получит поддержку и помощь.

— Да, ни по работе, ни по дружбе я никому и никогда не отказываю. У меня прекрасные друзья, со многими мы дружим по 30–40 лет, а кого-то, к сожалению, уже нет. Очень тесные отношения были с Юрием Визбором, с Евгением Клячкиным, до сих пор дружу с Юрием Кукиным, с Валентином Вихоревым, с Александром Дольским, с Сергеем Никитиным и с другими ребятами. Мы можем подолгу не видеться, но если нужно, то я всегда и во всем помогу. Как в песне Визбора: "Смотрите, не забудьте позвонить В тот час, когда настанет непогода, Какое б ни настало время года, Чтоб этот час нам вместе пережить". Я считаю, что это нормальные человеческие отношения.

— Но сейчас во времена "воинствующего индивидуализма" подобное редкость.

— Но для меня норма. Мне на все времени хватает, ведь, на самом деле, 24 часа это много, главное, их правильно распределить. Так что я и сам пациентов принимаю, и каждый день по 3–4 человека знакомых или незнакомых устраиваю в больницы. Я же понимаю, сложности нашей жизни: одно дело, когда человек обращается к врачу сам, другое, когда идет "от кого-то". А в наших медучреждениях бывает даже, что пациента с направлением из поликлиники на экстренную госпитализацию могут не принять в больнице (мол, они "дежурили вчера"), и отправить в другую. Хорошо, если больной поступает на "Скорой", а если своими ногами пришел?. . И раз я никому не отказываю, то и мне никто не отказывает.

— Считается, что Муравьев — человек бесконфликтный…

— Нет, бывает, бывает… Вообще я сдержанный, но, если какие-то несправедливости, то могу психануть так, что мало не покажется. Но я дружу со всеми, в личные дела людей не лезу (всегда самым последним узнаю, кто развелся, кто сошелся, кто у кого родился), так что повода к конфликтам не подаю. А остальное — просто. Как там у Арона Круппа? "Ставь против горя свою доброту. Это, наверное, кое-что значит"…

— Каковы сегодня Ваши отношения с бардовской песней?

— К сожалению, сейчас я мало ею занимаюсь. И внутренняя потребность уже не та, да и желание высказаться не такое яростное, как лет 40–30 назад. Если надо, могу выступить в каком-то концерте, но не потому что рвусь, а потому что попросили. Но в этом году мы с Александром Городницким договорились съездить на один из Грушинских фестивалей, чтобы отметить сорокалетие с даты моего первого лауреатства на "Груше" и его первого председательства в жюри фестиваля.

— Что Вы сейчас считаете главным в жизни, ради чего живете?

— Для меня главное, конечно, работа. Работа и семья. Вот два столпа, на которых держится моя жизнь. Дети, конечно, внуки… Вот это главное, и именно в такой последовательности.

Работа, все же важнее. И потому что большая часть жизни проходит на работе. И потому что без самореализации человек жить не может. И потому что, принимая решения, непосредственно участвуешь в человеческих судьбах. А решать надо быстро — ведь, по сути, ты управляешь таким значительным фактором, как жизнь и смерть конкретного человека. Cемья же — это любовь. С любящими же людьми (с женой, с дочерьми) все вопросы решить можно. Главное, чтобы все были живы-здоровы и не болели.

— Вы верите в любовь?

— Конечно. Она действительно есть, но в разном возрасте она разная — меняется человек, трансформируется и любовь. А что же это иначе такое, когда человек, который живет рядом, становится частью тебя, и ты понимаешь, что это уже безвозвратно?