Аннотация

Ради жилплощади и острых ощущений я ввязалась в ролевые игры с одним сексуальным нахалом. Моим бывшим студентом. Смешная цена – по роли за каждый квадратный метр. Только знать бы наверняка, куда это нас приведет…

– Я убираю ширму, – предупреждаю Киру, которая грациозно растянулась на боку, подпирая белокурую голову рукой, и тащу ширму в сторону, создавая как можно больше шума.

Кира прерывисто вздыхает, но не протестует. Сейчас в ее воображении она почти обнаженная перед толпой мужиков, которые пристально ее разглядывают и делают наброски на своих полотнах. На деле же ширма была не одна, и девушка все так же скрыта от сальных мужских взглядов, только она об этом не знает и буквально сочится смущенными эмоциями.

Наблюдаю, как румянец красит ее щеки, спускаясь на шею и грудь, как мотылек часто дышит от волнения, не подозревая, что всё так же наедине со мной сейчас.

– Успокойся, художники привыкли рисовать с натуры, они внимания не обращают на личность, – подливаю масла в разгорающийся костер, с удовольствием глядя, как кончик розового языка обводит пересохшие губы. Так и хочется помочь ей увлажнить ротик, провести по маленькой красивой губе своим языком. Склоняюсь к самому ее лицу, чтобы воплотить задуманное. – Тем более тебя здесь никто не знает…

– Можно еще немного оголить второй сосок? – раздается хриплый мужской голос из зала, там помощница моя показывает вопросы на карточках, которые нужно произнести художнику вслух. Откладываю ласки.

Чужой голос действует на Киру, ее будто плеткой задели, она вздрагивает, отчего простыня немного съезжает, открывая моему взору второй возбужденный сосок, не могу налюбоваться этой истинной красотой. Я еще больше отодвигаю белую ткань.

– Так? – спрашиваю, обернувшись в сторону зала.

– Да. И будьте любезны, ножку немного подвиньте, а гроздь красного винограда положите на лобок девушке.

– Ок, – проделываю все запрошенные манипуляции, попутно касаясь шелковой ткани белых трусиков в том месте, где находится клитор. Мотылек закусывает губу, боясь испустить стон.

– Я сейчас тоже буду тебя рисовать, – шепчу девушке с завязанными глазами, – но у меня нет мольберта и бумаги, есть только кисти и краски из шоколада. Поэтому рисовать буду прямо на твоем теле. Лежи смирно, иначе получится некрасиво.

Легкий кивок головой, и язычок снова касается нижней губы. Срываю спелую сочную ягоду винограда и выдавливаю сок на самый кончик языка. Почувствовав сладость, Кира ловит капли, соблазнительно открывая рот.

– А можно простынь совсем убрать? – спрашивает другой мужчина, судя по голосу совсем молодой. – Лучше побольше винограда разложить… и бутылку вина поставить у животика.

– Гога с перебрал вчера, опохмелиться мечтает! – сразу несколько мужиков смеются шутке.

Тяну простынь, полностью открывая обнаженное тело мотылька, она же вцепилась в край, как в спасительный круг и шипит на меня. Смешно, я упиваюсь ее эмоциями, которые смешиваются с моими, возбуждающий коктейль разливается по венам. Я уже готов раскрыть все Кире, но впереди самая интимная часть игры. Выхожу из-за ширмы, делаю знак Оксане, помощнице моей.

Через минуту она приносит кисти и маленькие термоса с теплым растопленным шоколадом разных цветов. Классическая музыка затихает, раздается другая, сексуальная, которая будоражит кровь, заставляя кожу покрываться мурашками. Она гораздо громче. Так нужно, чтобы Кира не услышала, как мужики с кисточками уходят прочь. Оглядываю зал, мы с моей девочкой остаемся совершенно одни.

Теперь и я берусь за дело, макая кисточку в теплый шоколад, рисую на белом девичьем теле замысловатые узоры, едва сдерживая вожделение, так и рвущееся наружу. Хочу ее, уже на грани, едва сдерживаю себя. Но я просто обязан довести игру до конца, поэтому протяжно выдыхаю и стискиваю зубы.

Кира

Что там сейчас училки носят? Так, что же выбрать? Волнуюсь ужасно, даже руки трясутся. Достаю из шкафа наряды и откидываю их в сторону. Ничего путного нет. Блузку надо и юбку… юбку, ниже колен нужно. Застегиваю молнию на длинной черной вещи и морщусь, глядя в зеркало. Монашка, да и только!

– Ну что это такое?! – слышится от двери, где, уперев руки в бока, стоит моя сестренка Ришечка, это ей я обязана метаниям, она сосватала меня на эту работу, подсказав ректору, кто бы мог заменить заболевшую преподавательницу. – Хочешь, чтобы тебя освистали и тухлыми помидорами закидали?

– Пом… мидорами? Вы носите эту мерзость в универ? – я почти верю сестре. Кто их знает, что там сейчас на уме у студентов.

Сестренка роется в куче барахла на кровати и жестом фокусника выуживает мини-юбку и блузку с рукавами в три четверти.

– Ну вот! Теперь секси! А если еще чулки наденешь…

– Риша! Я не в клуб собираюсь! Я педагог в твоем универе, если ты забыла.

– Да, педагог. Но с твоей комплекцией сойдешь за свою, если наденешь это. А если ту халабуду натянешь, то тебя всерьез никто не примет. Ну смотри!

И я смотрю. Арина встает рядом, и я понимаю, что из нас двоих она больше походит на преподавателя – высокая, статная, строго одетая и с очками на хорошеньком носике.

– Так, ладно, разберемся… – отхожу от сестренки и собираю разбросанную по кровати одежду, маскируя уборкой едкое чувство зависти к своей младшенькой. Вот у кого уверенности бы занять, всех на крючке держит. Кстати… – Риша, а расскажи-ка мне, есть в вашей группе такие, на кого мне нужно обратить особое внимание? Ну… кто проблем мне доставит.

– Ой, да есть парочка типчиков, – плюхается в кресло моя золотая бестия. Причем золотая во всех смыслах – цвет волос, успеваемость, умение дружить, да и командовать.

Слушаю ее краем уха, вся погруженная в завтрашний день. Первое сентября. Вдох-выдох… божечки, как страшно! Я и сама только два года как окончила это учебное заведение, работаю секретарем у мирового судьи, с бумажками разбираюсь. И вот в конце августа ко мне прямо домой пожаловал сам ректор вуза, рассказал, что педагог по гражданскому праву сломала ногу и моя сестричка порекомендовала на замену меня, потому что я отлично знаю предмет.

Найти кого-то еще просто времени не было, последняя неделя перед учебным годом, всё-таки. Я с первого сентября как раз в отпуск ухожу, так что не смогла отказать в просьбе ректорши, до сих пор дрожу перед ней от страха, особенно когда так зыркает глазами. На месяц я снова в ее власти. Теперь же жалею, чувствуя неуверенность, хотя подготовилась к занятиям. Но не готова морально. Мне гораздо ближе судебные приказы и протоколы, чем молодёжь, пытающаяся освоить столь серьёзную профессию.

– Так что, всё нормуль, – вплывает в моё сознание смех сестренки. – Только Шипилко не совсем адекватный у нас, будто не от мира сего, замороженный какой-то.

– Шипилко? За что же вы его так прозвали? Шипит все время? – пытаюсь юморить, неловко, как всегда.

– А это не прозвище, это фамилия его. Зовут Артём. Ты его сразу узнаешь, одинокий всадник на «камчатке», – Ариша встает и снова вытаскивает мои вещи из шкафа. Оказывается, за мыслями я ее собрала в один большой ком и запихнула как попало. Сестра цокает и укоризненно качает головой.

– Ну вот чего ты переживаешь? Не навсегда же тебя завербовали в педагоги, месяц пролетит, ты и не заметишь. Снова закопаешься в свои бумажки, а тут хоть повеселишься.

Грохот и отборный мат вклинивается в наш разговор, сердечко моё делает болезненный скачок. Муж явился, снова в «хорошем» настроении. Аришка подхватывает свой рюкзачок с кресла, поправляет очки на носу и подмигивает.

– Мини-юбку и чулочки! И не трусь! – улыбается она и поворачивается к двери. – Полетела, пока твой птеродактиль общается с фаянсовым другом, не хочу с ним встречаться.