— Отец, — Элизабет перебила его. — Отец, я прошу тебя.
— Но дитя мое… — Губернатор заерзал в постели — и тут из-под одеяла выскользнул пресловутый альбомчик в синем сафьяновом переплете и, распахнувшись, шлепнулся на пол.
Губернатор дернулся, багровея на глазах. Норрингтон с каменным лицом разглядывал упавшее к его ногам. Расплывались нарисованные дамочки с кокетливо приподнятыми юбками, в панталончиках (а иные без панталончиков) — он то видел их, то нет. Он не мог нагнуться, даже если бы захотел.
Альбомчик подняла Элизабет; пролистала несколько страниц и гневно сунула отцу. Губернатор (с лицом цвета молодой свеклы) поспешно спрятал альбомчик под подушку; он не смотрел в глаза дочери.
— Девочка… видишь ли…
— Папа, — Элизабет глядела обвиняюще. Стало ясно, что еще немного — и губернатор услышит все и о своей болезни, и о своем поведении.
Губернатор метнул умоляющий взгляд на Норрингтона. Тот едва сдерживал смех — и истерический, должно быть, получился бы смешок…
— Видит Бог, — губернатор спустил ноги с кровати, — я совсем ничего не понимаю…
Злосчастная случайность сломила его волю к сопротивлению. От одной мысли, что придется объясняться с дочерью по поводу непристойных картинок, мистер Суонн внутренне холодел; и командор… что подумал командор?
Он осмелился поднять глаза; Норрингтон, как ни в чем ни бывало, протянул ему руку:
— Пойдемте.
…На улицу вывалились, словно в печь. Норрингтон вытирал платком потный лоб, губернатор, изнемогая и охая, наспех поправлял парик и одергивал камзол. Последней, подобрав юбки, спешила Элизабет.
Из-под ног спускалась мощеная улица. Ветер взметал пыль, с шелестом гнал сухие листья по камням, по ажурной тени оград. Сломанная ветка, торчавшая сквозь заросли чугунных цветов, зацепила Норрингтона за плечо. Вывалив язык, тяжело дыша, протрусила собака — черная, лохматая… Хрустели камешки под ногами.
— Джеймс, не торопитесь же так! — воззвал губернатор, на ходу хватаясь за колено. — Мои суставы…
Норрингтон обернулся; он уже сам не понимал, качается ли он, или качается мир вокруг него, или все просто плывет у него перед глазами… Тонкий звон нарастал в ушах.
Подставил губернатору локоть:
— Обопритесь на меня.
— Вы упадете оба, — Элизабет решительно подхватила отца под другую руку. — Командор, вы себя со стороны не видите…
Губернатор был ниже Норрингтона, но заметно выше дочери — опираться сразу на обоих ему было неудобно. Губернатор в полном отчаянии вертел головой — видел по обе стороны от себя одинаково сосредоточенно-деловитые лица. Мир, несомненно, сошел с ума.
Норрингтон глядел на Элизабет. Родинка над бровью. Приоткрытые губы, глаза…
— Джеймс, вам очень плохо?
Он отвернулся; покачал головой. Мостовая зыбилась, как вода. В ушах звенело. Шагали ноги Элизабет в шелковых туфельках с золотыми пряжками, губернаторские туфли, его собственные перемазанные пылью сапоги…
— Я дойду.
Крик губернаторской души канул в полуденный зной.
— Я ничего не понимаю! Вы оба с ума сошли… Этот проклятый пират всех свел с ума!..
Впрочем, при виде развалившегося в кресле полковника губернаторское чувство собственного достоинства проснулось; шквал бурного негодования Фишера мистер Суонн выдержал стоически.
— Я заверяю вас, что это дело подлежит исключительно местной юрисдикции, — губернатор, исполненный важности, расхаживал по комнате. Остановившись перед полковником, заложил руки за спину. — И я не вижу никакой необходимости отправлять этого человека (кивок на потупившегося Воробья) в Англию.
Сквозняк шелестел бумагами. Притихший в кресле лейтенант Гроувз только моргал, сжимая пресс-папье, которое машинально взял со стола — вертеть в руках, — да так и позабыл положить на место.
Воробей, приняв самый кроткий вид, вздохнул, покосившись на все еще лежащие на столе драгоценности. Самой невинной жертвой из всех выглядел он — что, впрочем, не помешало ему лихо подмигнуть сосредоточенной Элизабет. Та нервно нахмурилась; отвернулась. Норрингтон подставил ей кресло, но та потянула его за рукав мундира.
— Сядьте, Джеймс.
Он помотал головой. Он был весь в испарине, но дышать стало легче. Отдышался. В голове прояснилось.
Воробей оставался собой — стоило командору покоситься исподлобья, как пират сделал губами поцелуйное движение. Упитанное лицо Маллроу выразило ужас. Из рук лейтенанта Гроувза со стуком выпало пресс-папье.
Нервы командора сдали. Он с почти недостойной торопливостью шагнул к окну, сцепив пальцы за спиной, чтобы не было видно, как дрожат руки. Судорожно вдохнул; в саду солнце светило сквозь апельсиновую листву, листва шелестела под ветром… Прямо под окном, впрочем, обнаружился солдат, который, задрав голову и опершись на мушкет, восторженно внимал скандалу. Узрев в окне начальство, любопытный рядовой шарахнулся прочь — только кусты затрещали.
Командор спохватился, когда за спиной голос Фишера сорвался на крик:
— …в моем докладе лорду Уиллоугби!
Грохнула дверь. Норрингтон обернулся. От удара в комнате, казалось, висело эхо. Все смотрели на дверь — губернатор только молча взялся за голову. Элизабет, через плечо оглянувшись на Воробья, положила ладонь на рукав Норрингтона.
— Командор, я прошу вас…
Воробей, ухмыльнувшись, из-за ее плеча подмигнул командору. Тот с каменным лицом глядел в сторону, но уши у него горели. Элизабет и караульные взирали на эту сцену в полном недоумении.
— Я даю слово, — медленно сказал командор, молясь про себя, чтобы пират хотя бы молчал, — что капитану Воробью ничего не угрожает.
Тут наконец опомнился губернатор.
— Командор, — прижимая ладонь ко лбу, мистер Суонн потряс головой, — я оставлю вас. Но лорд Уиллоугби… Я понимаю ваше негодование, поведение этого типа… Но мой Бог, Джеймс… — Тут взгляд губернатора упал на оживившуюся и жизнерадостную первопричину скандала, — закатив глаза, он только махнул рукой.
Воробей, прижимая руки к груди, с комическим ужасом съежился, — закивал, звякая дребеденью в волосах. Элизабет прыснула в ладонь.
…Впрочем, все как-то обошлось. Страдающий губернатор в конце концов удалился в сопровождении лейтенанта и обоих солдат, опираясь на плечо Гроувза и утирая пот дрожащей рукой; впрочем, в дверях он обернулся — и тут же, как по команде, обернулись Маллроу и Муртог, а за ними и Гроувз, и Элизабет обернулась, переводя взгляд с ухмыляющегося пирата на мучительно пытающегося сохранить невозмутимый вид командора… Норрингтон понял, что дела его плохи.
Захлопнулись двери. На дубовых створках резные древние греки несли корзины с цветами и плодами; одной из девиц в хитоне кто-то чернилами подрисовал усы.
— Вы что, — глухо осведомился командор, — совсем сбрендили? Вы всех хотите оповестить о…
— О нашей маленькой тайне, — договорил Воробей. — Ну что ты, Джимми. Как ты можешь так обо мне думать? — Вкрадчивый шепот заставил командора вздрогнуть: — Мне сказали, что ты умер. Я был очень огорчен, Джимми…
Командор даже не услышал шаги — он почувствовал запах. Омерзительную трупную вонь — и слабый запах пряностей… Резко обернулся — чтобы оказаться с Воробьем лицом к лицу.
— Ты…
Воробей шагнул еще ближе — продолжая улыбаться; глаза, губы… эти проклятые, порочные, приоткрытые губы… Волосы — спутанный ворох, сорочье гнездо…
Запах был — впору зажимать нос, но он вдыхал этот запах, как обалдевший кот нюхает валериановые капли. Положил дрогнувшие ладони пирату на плечи… и не выдержал: стиснув зубы, притянул к себе, прижал изо всех сил. Сквозь камзол чувствовал ладонями края лопаток. От напряжения свело челюсти — а теперь это напряжение уходило, и все внутри, ослабев, наконец затряслось мелкой дрожью.
И ни к месту было думать о том, что Воробья с его судном необходимо как можно быстрее убрать из Порт-Ройала. «Если я хочу, чтобы он остался в живых…»
Воробей пошевелился — снизу вверх взглянув командору в лицо, блеснул зубами, выговорил сдавленно:
