– Убери его отсюда! – прорычал Ларри.

– Да, убери эту проклятую тварь! – сказал Лесли.

– Он нас всех сожрет! – визжала Марго.

– Ружье!… Достаньте ружье и спасите Джерри! – слабым голосом произнесла мама.

Я не мог понять, какая муха их укусила. Все они уставились на что-то позади меня. Я оглянулся и – что я вижу! В дверях, принюхиваясь к чайному столу с надеждой на угощение, стоял Павло.

Я шагнул к нему и схватил его за морду. Он нежно потыкался в меня носом. Я разъяснил домочадцам, что это всего лишь Павло.

– Хватит, – хрипло сказал Ларри, – довольно. И так уже в доме шагу ступить некуда – сто чижей, сто ежей, сто ужей, а теперь еще и медведь. Ради Христа, что он себе думает? Что здесь кровавая арена, как в Риме?

– Джерри, милый, будь осторожен! – дрожащим голосом сказала мама. – Он кажется таким свирепым.

– Он нас всех загрызет! – убежденно произнесла Марго дрожащим голосом.

– Не пойду же я мимо него за ружьями, – сказал Лесли.

– Он здесь не останется. Я запрещаю, – сказал Ларри. – Я не позволю превратить дом в медвежью берлогу.

– Где ты его взял, милый? – спросила мама.

– Меня не волнует, где он его взял, – сказал Ларри, – но пусть он сейчас же отведет его обратно, пока косолапый не растерзал нас в клочья. У мальчика же никакого чувства ответственности! Я не желаю во цвете лет погибнуть смертью христианского мученика!

Павло встал на задние лапы и издал протяжный хриплый стон, который я воспринял как желание присоединиться к чаепитию – ведь на столе стояло столько разных деликатесов! Но домочадцы поняли это по-своему.

– О-ой! – взвыла Марго, как укушенная. – Он наступает!

– Джерри, осторожнее! – сказала мама.

– Ох, что я сделаю с этим мальчишкой! – возвестил Ларри.

– Если доживешь, – отозвался Лесли. – Да заткнись же ты, Марго, только хуже делаешь! Ты же провоцируешь эту паршивую тварь!

– Хочу орать и буду, – возмутилась Марго. Семья была до такой степени объята страхом, что я рта не мог открыть, чтобы объясниться. Теперь я дерзнул – во-первых, сказал я, Павло не мой, а во-вторых, он ручной, как собачонка, и мухи не обидит.

– Не верю ни единому твоему слову, – сказал Ларри. – Ты увел его из какого-нибудь погорелого цирка. Стало быть, нас не только растерзают в клочья, но еще и упекут за сокрытие краденого имущества!

– Успокойся, успокойся, милый, – сказала мама. – Пусть Джерри объяснит все сам.

– Объяснит? – справился Ларри. – Объяснит? Ну и как же ты объяснишь появление громадного хищника в гостиной?

Я сказал, что медведь принадлежит цыгану, у которого Говорящая Голова.

– Говорящая голова? О чем это ты? – полюбопытствовала Марго.

Я сказал, что это голова без туловища, которая разговаривает.

– Парень спятил, – убежденно сказал Ларри. – Чем быстрее мы сдадим его в дурдом, тем лучше.

Теперь вся семья, дрожа, отступила в самый дальний угол гостиной. Я возмущенно сказал, что мой рассказ – чистейшая правда и я готов подтвердить это. Я покажу, как Павло танцует! Схватив со стола кусок торта, я продел палец в кольцо и подал зверю те же команды, что подавал его хозяин. Глаза животного с жадностью устремились на лакомство. Павло встал на задние лапы и станцевал со мной.

– Вот это да! – сказала Марго. – Вот это да! Он танцует!

– Пусть он танцует как целый кордебалет, – сказал Ларри, – но чтобы ноги его здесь не было!

Я забросил кусок торта Павло в пасть, и тот с жадностью проглотил его.

– А он и в самом деле довольно милый, – сказала мама, надевая очки и с любопытством взирая на медведя. – Помнится, когда-то у моего брата в Индии была медведица – очень милое существо!

– Нет! – сказали в один голос Ларри и Лесли. – Он здесь не останется.

Я сказал, что это в любом случае невозможно, так как хозяин отказывается его продать.

– И на том спасибо, – молвил Ларри.

– Так потрудись отвести его владельцу. Или, может, ты хочешь напоследок заставить его потанцевать на столе, как в кабаре?

Взяв еще кусок торта в качестве отступного, я снова продел палец в кольцо на наморднике у Павло и повел его вон. Пройдя полпути по оливковой роще, я встретил его отчаявшегося хозяина.

– Ах, вот ты где! Ах, вот ты где, проказник! А я уже голову потерял, куда ты подевался! А знаешь, он от меня никогда раньше не бегал, потому я его и не привязываю. Видно, ты ему понравился!

Я честно признался цыгану, что Павло мог увязаться за мною только из-за шоколадок.

– Уф! – сказал цыган. – Гора с плеч! А я-то боялся, что он ушел в деревню. Тогда хлопот с полицией не оберешься.

Я с неохотой передал Павло цыгану и долго смотрел, как Человек и Зверь возвращались к своей стоянке под деревьями. Проводив взглядом своего любимца, я зашагал домой с некоторым трепетом – хотя в том, что Павло увязался за мною, я был не виноват, в прошлом в моем поведении имели место моменты, ныне сработавшие против меня. Мне пришлось долго убеждать семью, что на сей раз вина была не моя.

На следующее утро, по-прежнему с мыслями о Павло, я покорно отправился в город – как делал каждое утро – к моему наставнику Ричарду Кралефски. Кралефски был гном гномом, с небольшим горбом на спине и огромными серьезнейшими янтарными глазами; он терпел неимоверные муки в попытке чему-то меня научить. У него было два неоценимых качества: первое – глубокая любовь к естествознанию (весь мезонин его дома был отдан в распоряжение множества разнообразных канареек и прочих птиц), а второе-то, что он (правда, не все время) жил в мире грез, где всегда чувствовал себя героем. Он постоянно рассказывал мне о приключениях, пережитых в воображении. В этих приключениях его неизменно сопровождала некая безымянная особа, называемая просто Леди.

Первая половина утра посвящалась математике, и поскольку голова моя была полна мыслями исключительно о Павло, я продемонстрировал еще большую тупость, чем обычно; педагог мой был в ужасе, ибо до сего момента пребывал в уверенности, что уже определил глубины моего невежества.

– Милый мальчик, ты просто не желаешь сосредоточиться сегодня, – сказал он серьезно. – Похоже, ты не в состоянии постичь простейших вещей. Может, ты просто подустал? Сделаем небольшой перерывчик, а?

Кралефски обожал эти маленькие перерывчики, а обо мне и говорить не приходится. В таких случаях он отправлялся на кухню и приносил оттуда две чашки кофе и немного печенья; мы усаживались, довольные друг другом, и он принимался рассказывать колоритнейшие истории своих воображаемых приключений. Но в это утро такой возможности ему не представилось. Едва мы устроились поудобнее и принялись потягивать кофе, я взял слово и поведал ему о медведе по кличке Павло и его хозяине – цыгане с Говорящей Головой.

– Вот это да! – воскликнул мой собеседник. – И такое встречается в нашей оливковой роще? Ты, должно быть, здорово удивился.

Его глаза остекленели, и он снова погрузился в мечты, глядя в потолок и держа свою чашку так, что кофе проливался на блюдце. Очевидно, мой интерес к медведю всколыхнул в его мозгу поток мыслей. С тех пор как я последний раз слушал очередной выпуск его воспоминаний, прошло уже несколько дней, и я с нетерпением ждал, что же будет дальше.

– В молодости, – начал Кралефски, внимательно поглядывая, слушаю ли я, – я был в некотором роде вертопрахом, повесой. То и дело попадал в какую-нибудь историю.

Вспоминая об этом, он похихикивал и стряхивал с жилетки крошки печенья. Глядя на его изящные, ухоженные руки и огромные кроткие глаза, трудно было представить его в роли вертопраха, но, из чувства долга, я попробовал.

– Одно время я даже думал поступить в цирк, – сказал он с видом человека, сознающегося в детоубийстве. – Помню, как к нам в деревню приехал большой цирк, и я не пропускал ни одного представления. Ни одного представления! Я так сдружился с циркачами, что они даже научили меня кое-каким из своих трюков. Они говорили мне, что упражнения на трапеции у меня получаются блестяще.