– Ты мне скажешь, что за позор обрушился на мои седины или будешь чепуху молоть?
– Папаша, пойдемте в сарай – там ваш позор.
– Ты забыл, наверное, дурень, что мне время кушать бульоны, как мне сказал тот доктор, что женился на дочери гробовщика, после чего гробовщик сильно разбогател и умер, когда зять взялся его лечить.
– Папаша, не будьте упрямее обоих соседских ослов. Пойдемте в сарай, и вы сразу расхотите свои бульоны.
Наум Кантор был удивлён такой настойчивостью сына, который обычно был почтителен с отцом, и, наконец, согласился пойти в сарай, где он обнаружил своего старшего сына Соломона с увесистым дрыном в руке, всхлипывающую жену, сына Моисея с синяком под глазом и дочку Розу в исподнем. Что сразу бросилось в глаза Науму, так это то, что все удручены и ждут его.
– У-у, – завыла жена, увидев главу семейства, – чтобы вы все поздыхали вместе с телёнком, что подох в мае, как только моё чрево могло вынести таких детей, что покрывают седины своего отца позорами!
В унисон ей завыла и дочь Роза, но значительно мелодичнее и выше, чем мать.
– Э-э, глупые бабы, что воете, как молдавский оркестр на похоронах, чтобы вас пораскорячило. Скажите мне, где мой позор в моем сарае, и я пойду есть бульоны, – произнёс Кантор, немного нервничая.
Но осмотрев всех присутствующих, он понял, что никто не хочет объяснять ему, в чём его позор. Даже старший сын Соломон отвёл глаза.
– Ладно, любимый сын мой Алех, скажи мне ты, если ты всё время носишь книжку под мышкой и очки, что здесь произошло и почему я не могу идти есть свои бульоны?
– Папа, да что вы со своими бульонами, как дурень с писаной торбой.
– Ну, так скажи мне, что происходит в моём сарае?
Сын вдохнул воздуха побольше и произнёс:
– Папа, ваш глупый сын Моисей покрывал вашу дуру дочь Розу, когда мы их застали с Соломоном, – молодой человек говорил, стараясь не глядеть на отца.
– Что значит «покрывал»? – спросил отец, леденея сердцем.
– Как бык покрывает тёлку, – еле выдавил из себя Алех.
Наум вытаращил глаза на своего умного сына, как будто это он совершил этот мерзкий поступок:
– Сын мой, зачем же ты мне говорил сегодня про апоплексический удар, тем более перед обедом, – простонал Кантор, хватаясь за сердце.
– Папа… – только и смог произнести сын в ответ.
– Боже мой, Боже мой, – запричитал Наум, когда осознал, что произошло, затем заорал на своего непутёвого сына Моисея. – Как ты мог, негодяй, она же твоя сестра?!
К нестройному хору завываний женщин присоединился уже почти мужской басок Моисея.
– Прекрати рыдать, негодяй, и скажи, зачем ты это сделал? – отец стал потихоньку приходить в себя и теперь его душу посетил праведный отцовский гнев. – Сучий сын мой, ответь своему отцу, зачем ты обесчестил свою сестру и всю свою семью?
Тут Моисей заревел ещё громче, уже уверенно перекрывая мать и сестру, вместе взятых. По его румяным щекам потекли крупные слёзы. В общем, он до конца прочувствовал ситуацию и понял, что трёпки ему на этот раз не избежать и одним синяком, который ему уже поставил старший брат, дело не кончится. Тем более что отец и Алех стоят в дверях сарая и ему мимо них не проскочить, будь он даже кошкой.
«А как хорошо всё начиналось, – думал Моисей, хороня последние надежды на бескровный исход дела. – Надо было дуру в рощу вести, а теперь всё пропало».
Папаша тем временем отобрал у старшего сына палку, которую тот до сих пор держал в руках:
– Ну, так что, ты скажешь, зачем ты совершил эту богомерзость, или мне тебе врезать и посмотреть, что треснет быстрее: твой хребет или эта палка? – спросил Наум.
– Хо… – всхлипнул сын.
– Что «хо»? – продолжал задавать вопросы отец.
– Хотелось, – давясь слезами, произнес сын, – сильно.
– Хотелось? – завизжал Наум.
– А что, всем можно, а мне нет? – заревел ещё громче Моисей.
– Что? – прохрипел глава семейства. – Кому можно? Что можно?
– Всем, – продолжал завывать сын, – всем пацанам с нашей улицы. Все хвастаются, а некоторые аж по два раза, а надо мной смеются, говорят, что сапожник без сапог, а я всего первый раз хотел попробовать.
– Господи, пусть мои уши этого не слышат, – прошептал Наум и перед его глазами поплыли круги, – пусть мои уши этого не слышат, чтоб я лопнул.
– А что же она в одном исподнем по двору шастает, сами знаете, какой у нее зад, – продолжал Моисей.
Глава семейства влепил звонкую пощёчину жене:
– Дура, что же твоя корова-дочь без юбки по двору ходит?
– Я думала, может хоть кто-нибудь её из-за забора заметит, может, мужа ей найдём, – плакала женщина.
– Нашла, дура? – и уже обращаясь к дуре-дочери и даже протягивая к ней отцовскую длань, отец спросил: – Ну как ты могла, дочка?
– У-у, – с новой силой заревела Роза.
– За что? За что? – Кантор воздел руки вместе с палкой к потолку сарая, как бы взывая к всевышнему.
– За значок, – вдруг произнесла Роза.
– За какой ещё значок? – заинтересовался отец.
– За депутатский, – рыдала дочка, сотрясая всем своим аппетитным телом, – и за два сольдо. Он мне обещал ещё два сольдо.
– Господи, Господи, моя дочь – шлюха! Моя дочь – шлюха! За два сольдо, отвались мои руки, – заорал Кантор, багровея.
– И за значок, – добавила Роза.
– И за значок? – продолжал бушевать Кантор, – Зачем же тебе, пустоголовой корове, значок депутата? Отвечай, а то убью!
– Он красивый, – выла девица, – беленький, синенький и там ещё орёльчик жёлтенький.
– Убью! – тихо сказал Наум, снова хватаясь за сердце, и выронил палку из ослабевших пальцев.
– Папа, не волнуйтесь, вам надо поесть бульоны, – нежно поддержал за локоть отца учёный сын Алех.
– Уйди, – отец пятернёй оттолкнул лицо сына от себя, – ослиная морда. Ты бы поменьше читал свои книжки, а побольше следил за своими братьями и сёстрами, они же доведут меня до апоплексического удара.
А дочь продолжала реветь, как паровая молотилка, не снижая ни тембра, ни мощности звука.
– Прекрати орать, кобылища. Что ты орешь?
– Пусть значок отдаст, – отвечала Роза, – и два сольдо, раз пользовался.
– Значок тебе? – взорвался Наум и, подняв с земли палку, начал дубасить дочь по чём ни попадя, приговаривая при каждом ударе: – Вот тебе значок, вот тебе ещё значок, а вот тебе кокарда. Ты у меня будешь вся в значках, как королевский улан на смотру. Да что там улан. Как лейб-гвардеец Его Величества.
Дочка прибавила ещё децибел, да так, что старший сын прищурился, как от сильного ветра.
– Прекрати реветь, да прекрати же ты реветь, как ноябрьский шторм, – устало сказал отец, опуская палку.
Мать взяла дочь под руку и повела её в дом, где та не унималась еще некоторое время.
– Так, ладно, теперь разберёмся с тобой, – произнёс Наум, переводя дух и глядя в упор на непутёвого сына.
Но в его голосе и тоне Моисей почувствовал усталость и первый раз за всё это время у мальчишки мелькнула надежда, что, может быть, ему повезёт и он не отведает отцовской палки.
– Отвечай, мерзавец, где ты взял депутатский значок? – начал Кантор.
– Я его нашёл, папа, – тонко всхлипывая, отвечал сын.
– Ещё бы, депутатских значков на дороге, что конского навоза в ярмарочный день. И где же ты его нашёл?
– За дровяным сараем, он был приколот к депутату. Он каждую субботу утром там валяется.
– Он наш дровяной сарай за сортир принимает, – пояснил отцу Алех, – всегда в пятницу ложится там спать. От него там уже вся сирень пожелтела.
– Помолчи, – шикнул на умного сына Кантор и, уже обращаясь к непутёвому, спросил: – так ты что, с пьяных депутатов значки снимаешь?
– Ну да, – признался Моисей.
– А где взял два сольдо?
– У него же, у депутата, из кармана и вывалились.
– Да ты и вор к тому же, – простонал Кантор, – Боже мой, Боже мой. Горе мне, горе. Мой сын – вор. Ворует, чтобы платить моей дочери-шлюхе. Он обворовывает депутатов.
– Ничего, – опять вставил Алех, – этот депутат – взяточник, бабник и пьяница, у него денег куры не клюют. Тем более от него нам одна неприятность: в дровяной сарай не зайти, ужас как воняет и дрова в правом углу вечно сырые, и взятки этот депутат берёт о-го-го как много.
