– Одна страница.
– Две страницы: письма в газету, интервью с родственниками самоубийц, мнение человека, с улицы: «Почему я еще не сделал это», «Что говорит юность?» и так далее. Выступления епископов, что-нибудь вроде: «Христос ждал своего часа, мы тоже должны ждать». Мнение психологов. Обязательно должна найтись какая-то привязка к сексу. Потом мы могли бы организовать настоящие Центры помощи, снять для этого помещения. Будет девиз: «Поговорите с Алфом, друзья, прежде чем сделать это».
– Ладно, – вздохнул редактор. – Но пока только одна страница.
– Хорошо, одна, – согласился Алф Сосед.
В заявлении правительства говорилось, что серьезная национальная проблема является практически проблемой интернациональной: в других странах наблюдается такое же увеличение числа самоубийств. Всемирная организация здравоохранения находится в Лондоне, она проводит расследование и даст рекомендации.
Это заявление было воспринято так же, как, скажем, сообщение о начале войны.
Алф Сосед взывал: «Не делайте это, приятели! Сначала свяжитесь с ближайшим «Центром помощи Алфа Соседа»! Если вам уже невмоготу, приятели, напишите мне. Умоляю, напишите!»
Группа собралась в «Тропической ночи».
– Знаете, что я думаю? – сказал Чарли Берроуз, небрежно оправляя пальто из верблюжьей шерсти. – Я думаю, взрослые просто сдаются. Я хочу сказать, они же никогда не получали никакого удовольствия от жизни: только пиво, бильярд и телевидение, все очень скучно. – Он сделал паузу, потому что чистые серые глаза Кэти смотрели на него с каким-то странным выражением.
– Давай дальше, – подбодрил его Эрни. – Говори, мы затаили дыхание.
Кэти не хотела сбивать Чарли. Каждый раз, когда она слышала его голос, у нее перед глазами вставала теперь картина: Чарли, после избиения в Уиндзоре, в изрезанной одежде, окровавленный, идет, отказавшись от помощи, к мотоциклу…
– Так вот, – продолжал Чарли. – Я считаю, что они сдают все свои позиции. Нами командовать они перестали. – Группа оживленно закивала, потому что это заявление, к сожалению, было неверным. – Им уже не до нас. Им уже все до лампочки.
– И все равно на это нужна смелость, – сказал Роберт Сенделл. Формально не принятый в группу, он ухаживал за Кэти, хотя она его игнорировала.
– Мой папаша говорит, что высшие слои этого не делают. Им есть что терять: работа у них не скучная, во всяком случае – не девять часов в день.
– А мой на сокращенном рабочем дне, – сказала Кэти. – Люди сейчас плохо покупают телевизоры.
– Примета времени, – заметил Чарли.
Кэти вдруг вспомнила, как ее отец пришел домой, повесил пальто и сказал: «Сокращенный день». Ничего больше, только эти два слова. Мать… посмотрела на него и молча кивнула… «Будет, как в прежние времена», – потом тихо сказала она.
– Тебе-то что! – вдруг рявкнула Кэти на Чарли. – Не твоему отцу урезали жалованье.
Чарли покраснел:
– Если хочешь знать, мой отец вообще не работает… Но он пробует устроиться на электростанцию. Там так много народу себя поубивало, что уже не хватает рабочих рук. Вот почему вчера выключили электричество на несколько часов.
– По той же причине стало меньше автобусов и поездов подземки, – пробормотал Роберт Сенделл.
– Подумаешь – новости, – заговорил Эрни «киношным» голосом: – Эй, а может быть, в этом все и дело. Причина в том, что людям просто надоело ждать автобуса, они больше не могут так жить. Нравится эта теория?
– А если серьезно? – спросила Кэти. – Почему они это делают?
– Я же сказал. Им надоело ждать автобуса на остановке.
– Они не видят смысла в жизни.
– Им надоело учить нас вещам, в которые они сами не верят: «Бог» и «Честность – лучшая политика»…
Примерно через час дети начали расходиться. Вид в этом районе был жутковатый: высокие фасады домов с освещенными окнами, но все шторы были задернуты. Люди теперь мало общались друг с другом.
У дома Кэти столпились люди, несмотря на холод, а двое полицейских стояли спиной к толпе. К обочине приткнулась «скорая помощь», дверцы ее были открыты.
У Кэти сжалось сердце от страха, и она побежала. Лифт не работал, конечно. Она бегом поднялась на четвертый этаж, остановилась, переводя дыхание, сорвала с ног туфли и пробежала еще два этажа вверх.
«Это не у нашей двери», – думала она, сворачивая за угол и влетая в знакомый холл. Тут кто-то сказал: «Это его дочь, ей можно». А мисс Браун, жившая под ними, которая вечно жаловалась, что Кэти слишком громко включает пластинки, сказала: «Иди к матери, милочка». О чем это она?
Лицо матери казалось застывшим среди неспокойной массы незнакомых людей и соседей.
– Кэти, – прошептала она, – где ты была? Мы тебя везде искали… – Голос ее вдруг стал резким. – Он не имел никакого права это делать. Ты же еще не кончила школу… Не надо было ему это делать… У нас было положение и похуже, чем сокращенный рабочий день. Конечно, мы тогда были молодыми, а это большая разница… Он чувствовал себя старым… А как же, по его мнению, чувствовала себя я?
– Только ты этого не делай! – закричала Кэти.
– Я-то уж нет, – сказала мать. – Мужчин вообще умирает больше.
Они вместе прибрали квартиру, чувствуя необходимость в какой-то физической работе – так кошка может сидеть и спокойно умываться, хотя только что едва спаслась от гибели…
Вечера, которые проводила группа, были теперь совсем другими. Да и не группой они себя чувствовали, а стайкой. Слишком уж все изменилось, как изменились и они сами.
Сначала не стало хватать кофе, потом сахара. Бензин нормировали, образовался черный рынок нейлоновых чулок, кожаных туфель и автопокрышек. Все это делало группу беспокойной, чтобы вот так просто сидеть в «Тропической ночи».
И чем очевиднее были признаки Кризиса, как стали его называть, тем невежливее считалось говорить о них. Разрыв между поколениями увеличился, потому что молодые, напротив, постоянно говорили о самоубийстве и любили бросить между прочим: «Пойдите и сделайте это» – автобусным кондукторам, учителям, полицейским, с которыми они почему-то не ладили.
Эрни Уилсон стал главарем ганга, образовавшегося из остатков прежней школьной группы и тех, кто или стал подрабатывать, или воровать, торговать дефицитом, заселяя понемногу дома и квартиры людей, которые «сделали это». После смерти жильцов дома оставались пустыми, быстро ветшали, и вселиться в них было нетрудно.
– Поехали ко мне домой, – сказал как-то Эрни. – В мой новый дом. Там шикарно. Есть кресло, покрытое настоящей белой кожей, а не пластиком.
Это была фешенебельная часть Челси, вблизи Парадайз Уок и Флад-стрит.
– О, смотрите, он правду сказал про кресло! – закричала Кэт, когда они оказались у Эрни.
– Думаешь, я когда-нибудь лгал? – проворчал Эрни.
Кэти несколько смутилась. Впервые Эрни интересовало чье-то мнение, да еще мнение девочки.
Девочки сняли туфли, мальчики пиджаки. Пили сидр из кувшинов, пиво из бутылок. Когда устали, принялись есть холодные печеные бобы: Эрни натащил целую груду консервов из магазина, хозяин которого сделал это на прошлой неделе. Потом разбились на пары. Те мальчики, кто остался без пары, ушли искать другую вечеринку.
Эрни был с Кэти. Положение главаря ганга имело свои преимущества: с королевским безразличием они прошли во внутреннюю спальню.
– Какой потрясный ковер, – восхитилась Кэти. – Кто был этот человек?
Эрни хмыкнул. Он был занят: расстегивал ей блузку и снимал лифчик. В нем была та грубоватая бездумная прямота, которая нравилась Кэти. И какая-то непредсказуемость.
– Он был архитектором, – наконец ответил он. – У него, была маленькая парусная лодка, и однажды в уик-энд он загрузил ее жратвой, выпивкой и ушел в море. Можно сказать, новый способ сделать это.
