– Государь, – заметил Жильбер, – я восхищен рассудительностью вашего величества. Почему же вся Франция не слышит вас так, как сейчас слышу вас я? Как смягчилась бы злоба, преследующая ваше величество! До какой степени уменьшилась бы угрожающая вам опасность!

– Злоба? – переспросил король. – Неужели вы думаете, что мой народ меня ненавидит? Опасность? Если не принимать всерьез мрачные мысли, навеянные мне этим портретом, я могу с уверенностью сказать вам, что самая большая опасность позади.

Жильбер посмотрел на короля, испытывая к нему глубокую жалость.

– – Вы согласны со мной, не правда ли, господин Жильбер? – спросил Людовик XVI.

– По моему мнению, вы, ваше величество, только вступаете в борьбу, а четырнадцатое июля и шестое октября – лишь предвестники страшной драмы, которую Франции предстоит сыграть перед лицом других народов.

Людовик XVI слегка побледнел.

– Надеюсь, вы ошибаетесь, доктор, – молвил он.

– Я не ошибаюсь, государь.

– Как же вы можете быть осведомлены на этот счет лучше меня? Ведь у меня – полиция и контрразведка!

– Государь, у меня нет ни полиции, ни контрразведки, это верно; однако благодаря моему положению я являюсь естественным посредником между тем, что близко к поднебесью, и тем, что пока скрывается в недрах земли. Государь, государь! То, что мы пережили, – это лишь землетрясение; нам еще предстоит пережить огонь, пепел и вулканическую лаву.

– Вы сказали «пережить», доктор; не правильнее ли было бы сказать: «избежать»?

– Я сказал «пережить», государь.

– Вы знаете мое мнение по поводу иностранных государств. Я никогда не позову их во Францию, если только – не скажу, моя жизнь, – что мне жизнь? я давно принес ее в жертву! – если только жизнь моей супруги и моих детей не будет подвергаться настоящей опасности.

– Я хотел бы пасть пред вами ниц, государь, чтобы выразить вам признательность за подобные чувства. Нет, государь, в иностранных государствах нужды нет. К чему помощь извне, если вы еще не исчерпали собственные возможности? Вы боитесь, что вас захлестнет Революция, не правда ли, государь?

– Да, я готов это признать.

– В таком случае есть два способа спасти короля и Францию.

– Что же за способы, доктор? Скажите, и вы будете достойны всяческих похвал.

– Первый способ заключается в том, чтобы возглавить и направить Революцию.

– Она увлечет меня за собой, господин Жильбер, а я не хочу идти туда, куда идет толпа.

– Второй способ – надеть на нее удила покрепче и обуздать.

– Как же называются эти удила, доктор?

– Популярность и гений.

– А кто будет кузнецом?

– Мирабо!

Людовик XVI подумал, что ослышался, и пристально посмотрел на Жильбера.

Жильбер понял, что ему предстоит долгая борьба, но он был готов к ней.

– Мирабо! – повторил он. – Да, государь, Мирабо! Король обернулся и вновь взглянул на портрет Карла I.

– Что бы ты ответил, Карл Стюарт, – спросил он, обращаясь к поэтическому полотну Ван-Дейка, – если бы в то мгновенье, когда ты почувствовал, что земля дрожит у тебя под ногами, тебе предложили бы опереться на Кромвеля?

– Карл Стюарт отказался бы и правильно бы сделал, – заметил Жильбер, – потому что между Кромвелем и Мирабо нет ничего общего.

– Я не знаю, как вы относитесь к некоторым вещам, доктор, – сказал король, – однако для меня не существует степеней предательства: предатель есть предатель, и я не умею отличить того, кто предал в малом, от того, кто предавал в большом.

– Государь! – проговорил Жильбер почтительно, хотя и с едва уловимым оттенком непреклонности. – Ни Кромвель, ни Мирабо не являются предателями.

– Кто же они?! – вскричал король.

– Кромвель – восставший раб, а Мирабо – недовольный дворянин.

– Чем же он недоволен?

– Да всем… Отцом, заключившим его в замок на острове Иф, а потом в главную башню Венсенского замка; трибуналами, осудившими его гений и до сих пор не воздавшими ему должное.

– Главное достоинство политика, господин Жильбер, – живо возразил король, – это его честность.

– Красивые слова, государь, слова, достойные Тита, Траяна или Марка-Аврелия; к несчастью, опыт показывает, что это неверно.

– То есть как?

– Разве можно считать честным человеком Августа, принявшего участие в разделе мира вместе с Лепидом и Антонием, а потом изгнавшего Лепида и убившего Антония, чтобы стать единственным владельцем? Может быть, вы считаете честным человеком Карла Великого, который отправил брата Карломана доживать свои дни в монастырь и который, желая покончить со своим врагом Видукиндом, человеком почти столь же высоким, как и он сам, приказал отрубить готовы всем саксонцам, рост которых превышал длину меча? Может быть, честным человеком был Людовик Одиннадцатый, который восстал против отца с целью свержения его с престола и, несмотря на неудачу, внушал несчастному Карлу Седьмому такой ужас, что из страха быть отравленным он сам себя уморил голодом? Считаете ли вы честным человеком Ришелье, затевавшего в альковах Лувра и на лестницах Кардинальского дворца заговоры, которые заканчивались на Гревской площади? Или, может быть, вы называете честным человеком Мазарини, подписавшего пакт с благодетелем, но отказавшего Карлу Второму не только в полумиллионе и пятистах солдатах, но и выдворившего его из Франции? Был ли честен Кольбер, предавший, обвинивший, свергнувший своего благодетеля и бесстыдно занявший его еще теплое кресло, когда того живьем бросили в подземелье, откуда у него был один выход – на кладбище? Однако никто из них, слава Богу, не нанес ущерба ни королям, ни королевской власти!

– Но вы же знаете, господин Жильбер, что господин де Мирабо не может принадлежать мне, потому что он состоит на службе у герцога Орлеанского.

– Ах, государь, с тех пор, как герцог находится в изгнании, у господина де Мирабо нет хозяина.

– Каким образом, по вашему мнению, я могу довериться человеку, который торгует собой?

– Купив его… Неужели вы не можете дать ему больше других?

– Этот ненасытный человек потребует миллион!