– Я хочу сказать, что вы должны написать свое имя на клочке бумаги, а я передам его гражданину министру.

– Написать? А-а, ну да, ну да: написать! Я не очень-то был силен в этом деле и до того, как они меня отравили, эти разбойники; а уж теперь-то и того хуже! Взгляните, что со мной сделал их мышьяк!

И Гамен показал на свои искривленные ноги, согбенную спину, на сведенную, похожую на клешню, руку со скрюченными пальцами.

– Ах вы, бедняга! Неужто это они вас так отделали?

– Они самые! Вот об этом я и хотел рассказать гражданину министру, да и еще кое о чем… Я слышал, его собираются судить, этого разбойника Капета, и то, что я скажу, может статься, не помешает нации, принимая во внимание времена, в которые мы живем.

– В таком случае присядьте и подождите, гражданин; я сейчас напишу о вас гражданину министру.

И секретарь написал на клочке бумаги:

«Клод-Никола Гамен, бывший королевский учитель слесарного дела, просит гражданина министра срочно его принять для дачи важных показаний».

Он передал бумажку одному из своих товарищей, в обязанности которого входило докладывать о посетителях. Спустя пять минут его товарищ вернулся со словами:

– Следуйте за мной, гражданин.

Гамен с трудом поднялся, вскрикнув от боли, и пошел за секретарем.

Тот ввел его не в кабинет официального министра, гражданина Ролана, а в кабинет министра настоящего: гражданки Ролан.

Это была небольшая и очень скромная комната, оклеенная зелеными обоями и освещенная одним-единственным окном, в нише которого, сидя за маленьким столиком, работала г-жа Ролан.

Сам Ролан стоял у камина.

Секретарь доложил о гражданине Никола-Клоде Гамене – тот появился на пороге.

Слесарных дел мастер и в дни своей молодости и процветания не мог похвастаться привлекательной внешностью и произвести приятное впечатление, а уж теперь одолевшая его хворь, бывшая не чем иным, как суставным ревматизмом, изуродовавшая его члены и исказившая черты лица, отнюдь не прибавила ему, о чем нетрудно догадаться, красоты и привлекательности.

Вот почему когда секретарь притворил за ним дверь, честный человек – а надобно заметить, что никто, как Ролан, не заслуживал звания честного человека, – итак, честный человек, как мы сказали, оказался лицом к лицу с гнусным проходимцем.

Первое чувство, которое испытал министр, было ощущение глубочайшего отвращения. Он окинул гражданина Гамена взглядом с головы до ног, но, заметив, что тот дрожит, опираясь на свой костыль, испытал некоторую жалость к ближнему – если только гражданин Гамен мог быть ближним гражданина Ролана; вот почему первое, что сказал слесарю министр, было следующее:

– Садитесь, гражданин; вам, кажется, нездоровится…

– Еще бы! – вскричал Гамен. – Это все с тех пор, как меня отравила Австриячка!

При этих словах на лице министра появилось брезгливое выражение; он переглянулся с сидевшей у окна женой.

– Вы пришли ко мне, чтобы разоблачить это отравление?

– Это и еще кое-что.

– У вас есть доказательства?

– Ну, что До этого, то стоит вам только пойти со мной в Тюильри, и я вам его покажу, этот шкаф!

– Какой такой шкаф?

– Тот, в котором этот разбойник прятал свое сокровище… Да, мне следовало бы подумать об этом, когда я все закончил и Австриячка сказала мне своим слащавым голоском: «Слушайте, Гамен, вам жарко, выпейте этого вина, оно вас освежит». Я еще тогда должен был предвидеть, что вино отравлено!

– Отравлено?

– Да… Ведь я знал тогда, – с затаенной ненавистью прошептал Гамен, – что люди, помогающие королям прятать их сокровища, долго не живут.

Ролан приблизился к жене и вопросительно на нее взглянул.

– Во всем этом что-то есть, друг мой, – шепнула она. – Я теперь вспоминаю имя этого человека: это королевский учитель слесарного мастерства.

– А что за шкаф?

– Вот и спросите у него, что это за шкаф.

– Что за шкаф? – переспросил Гамен, услыхавший последние слова г-жи Ролан. – О, об этом я вам сейчас расскажу, черт побери! Это такой железный шкаф с дверным замком, в котором гражданин Капет прятал свои Денежки и бумаги.

– Откуда вы знаете о существовании этого шкафа?

– А он послал за мной и моим подмастерьем в Версаль, чтобы мы помогли ему доделать замок, который он начал было сам, да не справился.

– Но этот шкаф, наверное, был взломан и разграблен десятого августа.

– Ну, насчет этого можете не беспокоиться!

– Почему?

– Могу чем угодно поручиться, что, кроме него и меня, никто не сможет его найти, а тем более – отпереть.

– Вы в этом уверены?

– Совершенно уверен! Каким он оставил этот шкаф в Тюильри, таким он по сей день и стоит!

– А когда вы помогали королю Людовику Шестнадцатому запереть этот шкаф?

– Точно не могу сказать, это было месяца за четыре до его бегства в Варенн.

– И как это произошло? Вы.., простите меня, друг мой: все это представляется мне чрезвычайно важным, и прежде чем отправиться на поиски этого шкафа, я хочу расспросить вас о некоторых подробностях.

– О, в подробностях недостатка не будет, гражданин министр, и представить их не составляет труда. Капет послал за мой в Версаль; жена не хотела меня отпускать. Бедняжка! Она словно предчувствовала, она мне говорила тогда: «Король – в незавидном положении, и ты себя опорочишь!»

– «Но раз он за мной посылает по делу, касающемуся моего ремесла, – возразил я, – да он ведь еще и мой ученик, стало быть, я должен идти».

– «Ладно, – отвечала она, – во всем этом есть какая-то хитрость: в такое время есть дела и поважнее, чем замки!»

– Ближе к делу, друг мой… Итак, несмотря на уговоры жены, вы все-таки пришли?

– Да, но лучше бы я их послушал, ее уговоры: я бы сейчас таким не был… Но они мне за это заплатят, отравители!

– Так что же было дальше?

– Ну да, вернемся к шкафу…

– Да, друг мой, и давайте постараемся от него не отклоняться, хорошо? Все мое время принадлежит Республике, а у меня его так мало!

– Тогда он мне показал дверной замок, который никак не хотел работать; он сделал его сам, из чего я понял, что если бы замок работал, он бы за мной не посылал, предатель!