Так она была выставлена с восьми часов утра до полудня.
Наконец, толпе наскучил этот курс скандальной истории, преподанный для наглядности на трупе: какой-то человек подошел к телу принцессы и отделил голову от туловища.
Увы, не стоило особого труда переломить ее длинную и гибкую, как у лебедя, шею.
Негодяя, совершившего это преступление, – быть может, еще более отвратительно калечить труп, нежели живого человека, – звали Гризоном. История – самая неумолимая богиня: она вырывает перо из собственного крыла обмакивает его в кровь; она записывает чье-нибудь имя, и имя это обречено на проклятие потомков!
Итак, этот человек был позднее гильотинирован как главарь банды грабителей.
Другой, по имени Роди, рассек принцессе ножом грудь я вырвал сердце.
Третий, Мамен, завладел другой частью ее тела.
Над телом несчастной женщины надругались так из-за ее любви к королеве. Да, должно быть, сильна была ненависть в народе к ее величеству!
Итак, эти три части, вырванные из тела прекрасной принцессы, были насажены на пики, и толпа направилась с ними к Тамплю.
Необъятная толпа сопровождала трех убийц с пиками, однако за исключением гомонивших ребятишек да нескольких изрыгавших ругательства пьяниц все остальные хранили гробовое молчание.
По дороге попалось заведение цирюльника; убийцы ввалились к нему.
Тот из них, кто нес надетую на пику голову принцессы, снял ее и положил на стол со словами:
– Завейте-ка мне эту голову! У нее свидание с хозяйкой в Тампле.
Цирюльник завил восхитительные волосы принцессы, и толпа продолжала путь, но теперь – с громкими криками Эти-то крики и достигли слуха членов королевской семьи.
Убийцы подходили все ближе; им пришла отвратительная мысль показать королеве голову, сердце и другую часть тела принцессы.
Они подошли к Тамплю.
Путь им преграждала трехцветная лента.
И эти люди, эти убийцы, эти Душегубы, эти участники бойни не посмели перешагнуть через ленточку!
Они попросили позволения войти в Тампль депутации из шести убийц – трое из них несли части тела растерзанной принцессы, – чтобы они могли пройтись по башне и показать свою кровавую добычу королеве.
Просьба была до такой степени разумна, что ее удовлетворили без единого возражения.
Король сидел и делал вид, что играет с королевой в триктрак. Под предлогом игры узники могли обменяться несколькими словами так, чтобы их не слышали дежурные офицеры.
Вдруг король увидел, как один из офицеров притворил дверь и, бросившись к окну, стал торопливо задергивать шторы.
Это был Данжу, бывший семинарист, которого за огромный рост прозвали шестифутовым Аббатом.
– Что случилось – спросил король.
Пользуясь тем, что королева в эту минуту отвернулась, офицер знаком попросил короля ни о чем не спрашивать.
Крики, ругательства, угрозы проникали в комнату, несмотря на запертые окна и дверь; король понял, что происходит нечто ужасное: он положил руку королеве на плечо, чтобы удержать ее на месте.
В эту минуту раздался стук в дверь, и Данжу пришлось отпереть.
За дверью стояли офицеры гвардии и муниципалитета.
– Господа! – обратился к ним король. – Моя семья в безопасности?
– В безопасности, – отвечал человек в форме национального гвардейца и в двойных эполетах, – просто был пущен слух, что в Тампле никого нет и что вы сбежали Покажитесь в окно, чтобы успокоить толпу.
Не имея ни малейшего понятия о том, что происходит, король не стал возражать.
Он пошел было к окну, однако Данжу остановил его.
– Не делайте этого, сударь! – взмолился он. Поворотившись к офицерам Национальной гвардии, он заметил:
– Народ должен доверять своим слугам!
– Да дело вовсе не в этом, – обозлившись, молвил человек с эполетами, – народ хочет, чтобы вы подошли к окну и увидели голову и сердце принцессы де Ламбаль: люди хотят вам показать, как они расправляются с тиранами. Так что советую вам показаться, ежели вы не хотите, чтобы все это вам принесли прямо сюда.
Королева вскрикнула и упала без чувств на руки принцессе Елизавете и наследной принцессе.
– Ах, сударь! – с упреком проговорил король. – Вы могли бы избавить королеву от этой страшной новости. Показав на трех женщин, он прибавил:
– Взгляните, что вы наделали!
Человек пожал плечами и вышел, напевая «Карманьолу».
В шесть часов явился секретарь Петиона; он пришел, чтобы отсчитать королю две с половиной тысячи франков.
Видя, что королева стоит не двигаясь, он решил, что она делает это из уважения к нему, и был настолько любезен, что предложил ей сесть.
«Моя мать стояла так, – рассказывает в своих мемуарах наследная принцесса, – потому что после той ужасной сцены она застыла в неподвижности, не замечая ничего вокруг».
Ужас обратил ее в статую.
А теперь отведем на время наши взгляды от этих жестоких сцен бойни и последуем в Аргонские ущелья за одним из героев нашей истории, от которого в эту минуту зависит судьба Франции.
Как уже догадались читатели, речь идет о Дюмурье.
Мы видели, что Дюмурье, покинув кабинет министров, вернулся к своим войскам, а после бегства Лафайета он получил звание главнокомандующего Восточной армией.
Это назначение Дюмурье было настоящим чудом интуиции со стороны людей, стоявших тогда у власти.
В самом деле, одни Дюмурье ненавидели, другие – презирали; однако ему больше повезло, чем Дантону 2 сентября: он был всеми признан единственным человеком, способным спасти Францию.
Жирондисты, которым Дюмурье был обязан своим назначением, ненавидели Дюмурье: они ввели его в кабинет министров, а он, как помнят читатели, их оттуда изгнал; однако именно они разыскали его в Северной армии, когда он прозябал в безвестности, и назначили его главнокомандующим.
Якобинцы ненавидели и презирали Дюмурье; однако они поняли, что человек этот весьма честолюбив, что он жаждет славы и потому будет сражаться до последнего Робеспьер не осмеливался поддержать Дюмурье из-за его дурной репутации и потому приказал поддержать его Кутону.
Дантон не ненавидел и не презирал Дюмурье; сам обладая мощным темпераментом, он судил обо всем свысока, и его нимало не интересовали чужие репутации; он был из тех, кто готов использовать в своих целях людей порочных, если от них возможно добиться желаемых результатов. Однако, зная, какую выгоду можно извлечь из Дюмурье, Дантон в то же время не вполне доверял ему и потому послал к нему двух своих людей: Фабра д'Эглантина, бывшего выразителем его идей, и Вестермана, то есть свою карающую десницу.