Оба его узнали.
– А-а, это вы, господин Майяр! Ну что, догнали того человека? – спросил Манике.
– Нет, – отвечал Майяр, – но я напал на его след.
– Вот это удача, ей-богу! – воскликнул Телье. – Хоть при нем ничего и не нашли, но могу поспорить, что брильянты у него!
– Смело можете спорить, гражданин, и вы обязательно выиграете, – пообещал Майяр.
– Стало быть, их можно будет у него забрать? – обрадовался Манике.
– На это я, во всяком случае, надеюсь, если, конечно, вы мне поможете.
– Чем, гражданин Майяр? Мы к вашим услугам. Майяр знаком приказал обоим подойти ближе.
– Выберите мне двух надежных людей.
– Что вы имеете в виду? Храбрых?
– Честных.
– Берите любого.
Обернувшись к арамонцам, Дезире крикнул:
– Два добровольца в помощь господину Майяру! Поднялось человек двенадцать.
– Буланже, иди сюда! – приказал Манике.
Тот подошел ближе.
– И ты, Моликар.
Второй арамонец встал рядом с первым.
– Может, вам нужно больше, господин Майяр? – спросил Телье.
– Нет, довольно. Ну, пошли, ребята! Оба арамонца последовали за Майяром. Майяр привел их на улицу Жюиври и остановился перед домом под номером шесть.
– Это здесь, – молвил он. – Давайте войдем. Оба арамонца вошли вслед за ним в подъезд и поднялись на пятый этаж.
Там они пошли на крики юного господина Туссена, еще не успевшего опомниться после наказания, но не материнского: г-н де Босир, учитывая важность проступка, счел своим долгом вмешаться и прибавил собственноручно несколько увесистых затрещин к слабым подзатыльникам, которые против воли дала любимому сыночку мадмуазель Олива.
Майяр попытался отворить дверь.
Она оказалась заперта изнутри на задвижку.
Он постучал.
– Кто там? – пропела мадмуазель Олива.
– Именем закона, откройте! – отозвался Майяр.
За дверью зашептались, а юный Туссен перестал плакать, испугавшись, что пришли из-за украденных им у матери двух су; тем временем Босир решил, что стучавшие пришли с входившими тогда уже в привычку обысками; обуреваемый сомнениями, он, тем не менее, пытался успокоить Оливу.
Наконец, г-жа де Босир набралась храбрости, и в ту минуту, как Майяр занес было руку, чтобы постучать в другой раз, дверь отворилась.
В комнату вошли трое к величайшему ужасу мадмуазель Оливы и г-на Туссена, спрятавшегося за старый плетеный стул.
Господин де Босир лежал в постели, а на ночном столике, освещаемом дешевой коптящей свечой в железном подсвечнике, Майяр с удовлетворением отметил пустую склянку. Снадобье было выпито: оставалось дождаться, когда оно начнет действовать.
По дороге Майяр рассказал Буланже и Моликару о том, что произошло в аптеке, и потому, войдя к г-ну де Босиру, они уже знали решительно обо всем.
Усадив их по обе стороны от кровати больного, Майяр сказал только:
– Граждане! Господин де Босир – точь-в-точь как принцесса из «Тысячи и одной ночи», которая почти всегда молчала, но если уж ее удавалось заставить раскрыть рот, из него падали драгоценные камни! Не давайте же господину де Босиру уронить ни единого слова, не убедившись прежде, что в нем… Я буду ждать вас в муниципалитете: когда этому господину нечего будет более вам сказать, проводите его в Шатле и сдайте от имени господина Майяра, а сами ступайте ко мне в ратушу с тем, что он скажет.
Оба национальных гвардейца кивнули и снова сели у кровати г-на де Босира.
Аптекарь не ошибся: через два часа лекарство подействовало. Это продолжалось в течение часа, и результат оказался более чем удовлетворительным!
Около трех часов утра оба гвардейца были уже у Майяра.
Они принесли на сумму около ста тысяч франков брильянтов чистейшей воды, завернутых в приказ о взятии г-на де Босира под стражу.
Майяр сдал брильянты от своего имени, а также от имени обоих арзмонцев прокурору коммуны, а тот выдал им бумагу, гласившую, что граждане Майяр, Моликар и Буланже имеют большие заслуги перед отечеством.
А вслед за только что описанным нами трагикомическим происшествием произошло вот что.
Дело г-на де Босира, взятого под стражу в тюрьме Шатле, было передано в специальную комиссию по кражам, совершенным 10 – 11 августа.
Отрицать преступление было бессмысленно: его вина не вызывала сомнений.
Вот почему обвиняемый поспешил раскаяться в содеянном и попросил суд быть к нему снисходительным.
Трибунал потребовал сведения о ранее совершенных г-ном де Босиром проступках; почерпнув из его следственного дела немало интересного, он осудил бывшего гвардейца к пяти годам галер и позорному столбу.
Напрасно г-н де Босир ссылался на то, что совершил эту кражу из благородных побуждений, то есть в надежде обеспечить спокойное будущее жене и сыну; ничто не могло смягчить приговор, и, поскольку решения особого трибунала обжалованию не подлежали, на второй день после суда приговор должен был быть приведен в исполнение.
Как жаль, что он не был приведен в исполнение немедленно!
По воле рока накануне того дня, как г-на де Босира должны были выставить на всеобщее осмеяние, в тюрьму, где он находился, заключили одного из его бывших товарищей. Они Друг Друга узнали; завязался разговор.
Новый узник, по его словам, был схвачен по подозрению в превосходно задуманном заговоре, целью которого было отбить первого, кто будет выставлен для осмеяния на Гревской площади или на Королевской площади.
Заговорщики намеревались в большом количестве собраться на одной из этих площадей под тем предлогом, что хотят поглазеть на жертву, – в те времена приговоренных к позорному столбу выставляли и на Гревской площади и на площади Дворца правосудия, – и, с криками «Да здравствует король! Да здравствуют пруссаки! Смерть нации!» захватить ратушу, призвать на помощь Национальную гвардию, две трети которой были роялистами или по крайней мере конституционалистами, поддержать уничтожение коммуны, закрытой 30 августа Собранием, и таким образом осуществить контрреволюционный роялистский переворот.
К несчастью, именно он, только что взятый под стражу приятель г-на де Босира, должен был подать сигнал; однако заговорщики еще не знали о его аресте, и вот соберутся они на площади, как только там будет выставлен на осмеяние первый же осужденный, а крикнуть «Да здравствует король! Да здравствуют пруссаки! Смерть нации!» будет некому, и переворот не состоится.
