– Он оказал честь господину Петиону принять его и беседует с ним, объяснил Барнав.

Королева сделала вид, что удовлетворена ответом.

Чувствуя, что ей необходимо вырваться из круга обуревающих ее мыслей, она сказала Барнаву:

– Идемте.

И она повлекла его с собой через залы епископского дворца.

Казалось, она бежит, не глядя по сторонам, преследуя тень, существующую только в ее мозгу.

Наконец в спальне великого проповедника королева, чуть ли не запыхавшись, остановилась.

По случайности остановилась она напротив женского портрета.

Машинально подняв глаза, она прочла на раме: «Мадам Генриетта. – и вздрогнула.

Барнав ощутил эту дрожь и, не понимая ее причины, осведомился:

– Ваше величество нехорошо себя чувствует?

– Нет, – ответила она, – но этот портрет… Генриетта…

Барнав понял, что происходит в сердце несчастной женщины.

– Да, – заметил он, – Генриетта, но это Генриетта Английская, жена беспечного Филиппа Орлеанского, а не вдова несчастного Карла Первого; не та, которая думала, что умрет от холода в Лувре, а та, что умерла, отравленная в Сен-Клу, и перед смертью послала кольцо Боссюэ… – И после некоторого колебания он добавил:

– Я предпочел бы, чтобы это был портрет другой Генриетты.

– Почему? – спросила Мария Антуаннета.

– Потому что есть уста, которые только и могут осмелиться дать определенные советы, и обычно это те уста, что замкнула смерть.

– А не могли бы вы, сударь, сказать мне, какой совет дали бы мне уста вдовы короля Карла? – поинтересовалась Мария Антуанетта.

– Попытаюсь, если ваше величество прикажет, – ответил Барнав.

– Что ж, попытайтесь.

– «О сестра моя, – сказали бы вам эти уста, – неужели вы не видите сходства между нашими судьбами? Я приехала из Франции, а вы из Австрии, и была для англичан такой же чужестранкой, как вы для французов. Я могла бы подать моему заблуждавшемуся супругу добрые советы, но я хранила молчание или подавала дурные. Вместо того чтобы сплотиться с его народом и сплотить народ вокруг него, я побуждала его к войне, посоветовала ему пойти с ирландскими мятежниками на Лондон. Я не только поддерживала переписку с врагами Англии, но дважды ездила во Францию, чтобы привести в Англию чужеземных солдат…»

Барнав запнулся.

– Продолжайте же, – поджав губы и нахмурив брови, бросила королева.

– Стоит ли, ваше величество? – промолвил молодой оратор, печально покачав головой. – Вы ведь не хуже меня знаете, чем закончилась эта кровавая история.

– Что ж, тогда продолжу я и расскажу вам, что сказал бы мне портрет королевы Генриетты, а вы поправьте меня, если я ошибусь. «Наконец шотландцы предали и продали своего короля. Король был арестован в тот момент, когда он думал переправиться во Францию. Захватил его в плен портной, мясник препроводил в тюрьму, тележник очистил зал, где должны были его судить, пивовар председательствовал в суде, и, дабы довершить гнусность этого судилища, пока верховный судья, который получает все судебные дела, пересматривал этот беззаконный процесс, палач в маске обезглавил несчастную жертву». Вот что сказал бы мне портрет ее величества Генриетты. Вы согласны? Господи, да я знаю это не хуже других, а еще лучше знаю, как много схожего между нами. У нас ведь тоже есть свой пивовар из предместья, только он зовется не Кромвель, а Сантер; у нас сеть свой мясник, только он зовется не Гаррисон, а… как его!». кажется, Лежандр; есть у нас и свой тележник, только зовется он не Прайдж, а… Нет, тут я не могу сказать, это настолько незначительный человек, что я даже не знаю его имени, да, убеждена, и вы тоже. Впрочем, спросите его сами, он скажет. Это тот, кто командует нашим конвоем, крестьянин, мужлан, деревенщина. Вот и все, что сказала бы мне королева Генриетта.

– А что бы ответили ей вы?

– Я ответила бы: «Возлюбленная сестра моя, королева! То, что вы сказали, – это не совет, это лекция по истории. Но поскольку лекцию вы завершили, я жду совета.»

– Но подобные советы, ваше величество, если вы, конечно, не откажетесь им следовать, могут дать не только мертвые, но и живые.

– Мертвые ли, живые, пусть их выскажут все, кто способен. Ведь если совет хорош, почему бы им не воспользоваться?

– Боже мой, ваше величество! И мертвые, и живые вам дадут только один совет.

– Какой же?

– Добиться любви народа.

– Вы думаете, добиться любви вашего народа так уж легко?

– Ваше величество, этот народ в гораздо большей степени ваш, чем мой.

И вот доказательство: после вашего приезда во Францию этот народ обожал вас.

– Ах, сударь, вы говорите о такой ненадежной вещи, как популярность.

– Ваше величество! Ваше величество! – воскликнул Барнав. – Уж если я, никому не ведомый, вышедший из безвестности, сумел добиться ее, то сколь просто было бы вам сохранить ее, а еще легче завоевать вновь! Но вы, все более воодушевляясь, продолжал Барнав, – кому вы доверили защиту своего дела, самого высокого и святого, – дело защиты монархии? Чьи уста, чьи руки защищали его? Да где видано подобное непонимание, какое нынче время, где видано подобное забвение духа Франции! Вот, к примеру, я… ведь я упросил послать меня встречать вас с одной-единственной целью. О Господи, сколько раз я был готов пойти к вам и предложить себя… посвятить себя…

– Тс-с! – прервала его королева. – Сюда идут. Мы еще поговорим с вами, господин Барнав, я готова принять вас, выслушать и следовать вашим советам.

– О, ваше величество! – восторженно вскричал Барнав.

– Тс-с! – повторила королева.

– Ваше величество, кушать подано! – объявил, появившись в дверях, слуга, чьи шаги прервали их разговор.

Королева и Барнав направились в столовую. Король вошел туда через другую дверь; пока королева разговаривала с Барнавом, он беседовал с Петионом, и теперь вид у него был весьма оживленный.

Оба королевских телохранителя стояли у стола, как бы настаивая тем самым на своей привилегии прислуживать их величествам.

Шарни стоял вдали, укрывшись в нише окна. Король огляделся и, пользуясь тем, что, кроме его семьи, обоих телохранителей и графа, никого нет, обратился к ним: