И она заставила Изидора осмотреть начало улицы Бак.

Правда, пройдя сотню шагов, она признала, что, должно быть, ошиблась, и, запыхавшись, остановилась.

Силы ей изменили.

– Ну что ж, государыня, – сказал Изидор. – Вы продолжаете настаивать на своем?

– Нет, – отвечала королева, – теперь ведите меня, куда знаете, дело ваше.

– Государыня, во имя неба, мужайтесь! – взмолился Изидор.

– О, мужества у меня достаточно, – возразила королева, – мне недостает сил.

И, откинувшись назад, она добавила:

– Мне кажется, я уже никогда не отдышусь. Господи, Господи!

Изидор знал, что королеве сейчас так же необходимо перевести дыхание, как лани, за которой гонятся псы.

Он остановился.

– Передохните, государыня, – сказал он, – у нас есть время. Я ручаюсь вам за брата; если понадобится, он будет ждать до рассвета.

– Значит, вы верите, что он меня любит? – неосторожно воскликнула Мария Антуанетта, прижимая руку молодого человека к груди.

– Я полагаю, что его жизнь, как и моя собственная, принадлежит вам, государыня, и то чувство любви и почтения, которое питаем к вам мы все, доходит у него до обожания.

– Благодарю, – произнесла королева, – вы принесли мне облегчение, я отдышалась! Пойдемте.

И она с той же лихорадочной поспешностью устремилась назад по пути, который недавно прошла.

Но вместо того, чтобы вернуться в Тюильри, она, ведомая Изидором, прошла через ворота, выходившие на площадь Карусели.

Они пересекли огромную площадь, где обычно до самой полуночи было полно разносчиков с товаром и фиакров, поджидающих седоков.

Сейчас она была почти безлюдна и еще освещена.

Вдруг им послышался сильный шум, в котором угадывались цоканье копыт и стук колес.

Они уже добрались до ворот, выходящих на улицу Эшель. Кони с каретой, производившие весь этот шум, цоканье и стук, очевидно, должны были въехать в эти ворота.

Уже показался свет: несомненно, то были факелы, сопровождавшие карету.

Изидор хотел отпрянуть назад; королева увлекла его вперед.

Изидор бросился в ворота, чтобы ее защитить, в тот самый миг с другой стороны в проеме ворот показались головы лошадей, на которых скакали факельщики.

Между ними, развалясь в своем экипаже, одетый в элегантный мундир генерала национальной гвардии, глазам беглецов явился генерал де Лафайет.

В тот миг, когда экипаж проезжал мимо них, Изидор почувствовал, как его проворно отстранила властная, хотя и не слишком сильная рука.

То была левая рука королевы.

В правой руке у нее была бамбуковая тросточка с золотым набалдашником, какие носили женщины в ту эпоху.

Она стукнула этой тросточкой по колесу экипажа и сказала:

– Ступай, тюремщик, я вырвалась из твоей темницы!

– Что вы делаете, государыня, – вскричал Изидор, – какой опасности себя подвергаете?

– Я отомстила, – произнесла королева, – а ради этого стоит рискнуть.

И за спиной последнего факельщика она устремилась в ворота, сияющая, как богиня, и радостная, как дитя.

Не успела королева отойти от ворот на десяток шагов, как человек, закутанный в синий каррик, чье лицо скрывала клеенчатая шляпа, судорожно схватил ее за руку и увлек к наемной карете, стоявшей на углу улицы Сен-Никез.

Этот человек был граф де Шарни.

Карета была та самая, в которой вот уже более получаса ожидало все королевское семейство.

Все думали, что королева предстанет перед ними удрученная, обессиленная, чуть живая, но издевательский удар, который она нанесла экипажу Лафайета, с таким чувством, будто ударила его самого, изгладил из ее памяти все – недавние опасности, перенесенную усталость, допущенную ошибку, потерянное время и последствия, которые могла иметь эта задержка.

В десяти шагах от наемной кареты слуга держал повод коня.

Шарни достаточно было указать на коня пальцем, как Изидор тут же вскочил верхом и галопом умчался.

Он поехал в Бонди, чтобы заранее заказать лошадей.

Королева прокричала ему вслед несколько слов благодарности, но он их уже не услышал.

– Едем, государыня, едем, – сказал Шарни с той почтительной непреклонностью, которую так прекрасно умеют проявлять в решающие минуты воистину сильные люди. – Нельзя терять ни мгновения.

Королева села в карету, где были уже король, Мадам Елизавета, ее королевское высочество, дофин и г-жа де Турзель, то есть пять человек; Мария Антуанетта села в глубине кареты, взяла на колени дофина; рядом с ней разместился король; Мадам Елизавета, ее королевское высочество и г-жа де Турзель устроились на переднем сиденье.

Шарни захлопнул дверцу, поднялся на козлы и, чтобы сбить с толку возможных соглядатаев, приказал повернуть лошадей; карета миновала улицу Сент-Оноре, проехала бульварами до площади Мадлен и далее, до заставы Сен-Мартен.

Дорожная карета была там: она ждала по ту сторону заставы, на дороге, ведущей в сторону бойни.

Дорога эта была безлюдна.

Граф де Шарни спрыгнул с козел и распахнул дверцу наемной кареты.

Дверца большой дорожной кареты была уже распахнута. По обе стороны от подножки стояли г-н де Мальден и г-н де Валори.

Все шестеро пассажиров мгновенно вышли из наемной колымаги.

Затем Шарни отогнал эту колымагу к обочине и свалил ее в канаву.

Далее он вернулся к большой карете.

Первым в нее сел король, за ним королева, за нею Мадам Елизавета, после Мадам Елизаветы дети, после детей г-жа де Турзель.

Г-н де Мальден вскочил на запятки, г-н де Валори устроился возле Шарни на козлах.

Карета была запряжена четырьмя лошадьми; повинуясь цоканью языка, они пустились рысью; возница поставил их четверкой.

На церкви Сен-Лоран пробило четверть второго. До Бонди был час езды.

Перед конюшней уже стояли лошади, взнузданные и готовые для упряжки.

Рядом с лошадьми ждал Изидор.

Кроме того, на другой стороне дороги стоял наемный кабриолет, запряженный почтовыми лошадьми.

В этом кабриолете находились две горничные, принадлежавшие к прислуге дофина и принцессы.

Они надеялись взять напрокат экипаж в Бонди, но это им не удалось, и они сговорились с хозяином этого кабриолета, который продал им свой экипаж за тысячу франков.