Около пяти часов Тайч счел за благо еще раз подняться в спальню к Мирабо и рассказать ему об этом.

– Ах, – сказал Мирабо, – увидав тебя, мой бедный Тайч, я уж было подумал, что у тебя есть для меня новости получше.

– Новости получше? – удивился Тайч. – Не представляю себе, какие новости могут быть лучше подобных свидетельств любви.

– Ты прав, Тайч, – отвечал Мирабо, – а я неблагодарная тварь.

И как только за Тайчем затворилась дверь, Мирабо открыл окно.

Он вышел на балкон и в знак благодарности помахал рукой славным людям, которые встали у дома на часах, охраняя его покой.

Те узнали его, и по улице Шоссе-д'Антен из конца в конец прогремели крики: «Да здравствует Мирабо!.»

О чем думал Мирабо, пока ему воздавали эти неожиданные почести, которые при других обстоятельствах заставили бы его сердце дрогнуть от радости?

Он думал о высокомерной женщине, которой нет до него дела, и глаза его рыскали вокруг толпившихся перед домом людей в поисках лакея в голубой ливрее, идущего со стороны бульваров.

Он вернулся в комнату с тяжелым сердцем. Начинало темнеть, а он так ничего и не увидел.

Вечер прошел так же, как день. Нетерпение Мирабо сменилось угрюмой горечью. Его отчаявшееся сердце уже не рвалось навстречу колокольчику и молотку. С печатью угрюмой горечи на лице он по-прежнему ждал знака внимания, который был ему обещан, но так и не был им получен.

В одиннадцать дверь отворилась, и Тайч доложил о приходе доктора Жильбера.

Тот вошел улыбаясь. Выражение лица Мирабо его перепугало.

Это лицо с точностью зеркала отражало то, что творилось в его смятенной душе.

Жильбер догадался обо всем.

– Не приезжали? – спросил он.

– Откуда? – осведомился Мирабо.

– Вы прекрасно знаете, что я имею в виду.

– Я? Нисколько, клянусь честью!

– Из дворца от ее имени… от имени королевы?

– Ничего подобного, дорогой доктор; никто не приезжал.

– Не может быть! – вырвалось у Жильбера.

Мирабо пожал плечами.

– Наивный человеколюбец! – изрек он.

Потом, судорожным движением схватив Жильбера за руку, он спросил:

– Хотите, я расскажу вам, что вы сегодня делали, доктор?

– Я? – отозвался доктор. – Я делал, в сущности, все то же, что и в другие дни.

– Нет, потому что в другие дни вы не ездите во дворец, а сегодня вы там побывали; нет, потому что в другие дни вы не видитесь с королевой, а сегодня вы с ней встречались; нет, потому что в другие дни вы не позволяете себе давать ей советы, а сегодня вы подали ей совет.

– Полноте! – промолвил Жильбер.

– Поверьте, любезный доктор, я вижу все, что делалось, и слышу все, что говорилось, словно я сам там был.

– Ну и что же, господин ясновидящий, что делалось и что говорилось?

– Сегодня в час дня вы явились в Тюильри; вы испросили разрешения поговорить с королевой; вы с ней поговорили; вы сказали ей, что состояние мое ухудшается и она сделает верный шаг как королева и как женщина, если пошлет справиться о моем здоровье, если не из беспокойства, то хотя бы из расчета. Она стала с вами спорить, а потом как будто согласилась с вашими доводами; она спровадила вас, пообещав, что пошлет ко мне; вас это очень обрадовало и успокоило, потому что вы доверились королевскому слову, а она и не подумала отказаться от своей надменности и язвительности; она посмеялась над вашим легковерием, не допускающим мысли, что королевское слово ни к чему не обязывает… Ну, начистоту, – сказал Мирабо, в упор глядя на Жильбера, – так все и было, доктор?

– Правду сказать, – признался Жильбер, – будь вы там, вы и то не могли бы все увидеть и услышать точнее, чем теперь.

– Неповоротливые! – с горечь проговорил Мирабо. – Я же говорил вам, что они ничего не умеют делать вовремя… Сегодня человек в королевской ливрее, входящий в мой дом, посреди всей этой толпы, кричащей: «Да здравствует Мирабо!. – перед моей дверью и под моими окнами, прибавил бы им популярности на год вперед.

И Мирабо, покачав головой, проворно поднес руку к глазам.

Жильбер с удивлением увидел, что он утирает слезу.

– Да что с вами, граф? – спросил он.

– Со мной? Ничего! – отвечал Мирабо. – Знаете ли вы, что новенького в Национальном собрании, у кордельеров и якобинцев? Не источил ли Робеспьер новую речь? Не вытошнило ли Марата очередным памфлетом?

– Как давно вы ели? – спросил Жильбер.

– Не ел с двух часов дня.

– В таком случае отправляйтесь-ка в ванну, дорогой граф.

– И в самом деле, право, вы подали мне превосходную мысль, доктор.

Жан, ванну.

– Сюда, ваше сиятельство?

– Нет, нет, рядом, в туалетную комнату.

Через десять минут Мирабо принимал ванну, а Тайч, как обычно, пошел проводить Жильбера.

Мирабо приподнялся в ванне и проводил доктора взглядом; потом, потеряв его из виду, он прислушался к его шагам; потом замер и дождался, пока не услышал, как открылась и вновь закрылась дверь особняка.

Затем он яростно позвонил.

– Жан, – сказал он, – велите накрыть стол у меня в спальне и ступайте к Оливе, спросите, не соблаговолит ли она отужинать вместе со мной.

Когда лакей уже выходил, Мирабо крикнул ему вслед:

– А главное, цветы, цветы! Я обожаю цветы.

В четыре часа утра доктора Жильбера разбудил неистовый звон колокольчика.

– Ох, – проговорил он, соскочив с кровати, – чует мое сердце, что господину де Мирабо стало хуже!

Доктор не ошибся. Приказав накрыть ужин и украсить стол цветами, Мирабо отослал Жана и приказал Тайчу идти спать.

Потом он затворил все двери, кроме той, что вела к незнакомке, которую старый слуга назвал его злым гением.

Но оба слуги и не думали ложиться; Жан, правда, хоть и был помоложе, прикорнул в кресле в передней.

Тайч не сомкнул глаз.

Без четверти четыре неистово зазвонил колокольчик. Оба кинулись в спальню к Мирабо.

Двери в нее были закрыты.

Тогда они догадались пойти в обход через покои незнакомки и проникли в спальню.

Мирабо, упав навзничь и почти без сознания, крепко сжимал в объятиях эту женщину, несомненно с умыслом, чтобы она не могла позвать на помощь, а она, не помня себя от ужаса, звонила в колокольчик на столе, потому что не могла добраться до другого колокольчика, стоявшего на камине.