С расстояния в шестьдесят или семьдесят футов Питу мог бы наблюдать за событиями; с этого расстояния он мог противостоять кому угодно, кто мог передвигаться или нападать, имея для этого только руки и ноги.

Само собою разумеется, что Питу совсем иначе готовился встретить всадника: впрочем, вряд ли нашелся бы хоть один такой, который мог бы проехать хотя бы сотню футов в лесу тем же путем, какой проделал Питу.

Питу растянулся во весь рост в молодой поросли, оперевшись головой на два сросшихся у основания дерева, и глубоко задумался.

Он размышлял о том, что обязан сделать все, что в его силах, чтобы помешать папаше Бийо привести в исполнение задуманную им страшную месть.

Первое, что пришло Питу в голову, – бежать в Бурсон и предупредить г-на Изидора об ожидавшей его опасности, если он отважится приблизиться к ферме.

Однако почти тотчас же ему на ум пришли два возражения.

Во-первых, Катрин его об этом не просила.

Во-вторых, опасность могла бы не остановить г-на Изидора.

И потом, разве Питу мог быть уверен в том, что виконт, намеревавшийся, по всей видимости, остаться незамеченным, войдет по большой дороге, а не по какой-нибудь узкой тропочке, проторенной дровосеками и лесниками?

Кроме того, отправившись на поиски Изидора, Питу пришлось бы оставить Катрин, а Питу, все взвесив, пришел к выводу, что ему было бы неприятно, если бы с виконтом случилось несчастье, «о если бы несчастье произошло с Катрин, он был бы в полном отчаянии.

Он решил, что самое разумное – оставаться на месте и действовать во обстоятельствам.

В ожидании событий он не сводил с фермы неподвижного горящего взора, словно тигр, выслеживающий добычу.

Перво-наперво оттуда вышел папаша Клуи.

Питу увидел, как он попрощался у ворот с Бийо, заковылял вдоль забора и вскоре исчез в направлении Виллер-Котре: ему нужно было пройти через городишко или обогнуть его, чтобы добраться до своей лачуги, расположенной в полутора милях от Писле.

В то время, когда он выходил, начинало смеркаться.

Так как папаша Клуи был всего-навсего второстепенным персонажем, чем-то вроде статиста в разыгрывавшейся драме, Питу не обратил на него особого внимания; он для очистки совести проследил за ним глазами до тех пор, пока тот не скрылся за углом забора, и перевел взгляд на ворота и окна.

Спустя мгновение в одном из окон зажегся свет: это было окно в комнате Бийо.

С того места, где был Питу, комната была отлично видна. Питу разглядел, как Бийо, войдя к себе, зарядил ружье со всеми предосторожностями, о которых говорил папаша Клуи.

Тем временем сумерки сгустились.

Зарядив ружье, Бийо погасил свет и прикрыл ставни таким образом, что между ними осталась щель; через нее он мог наблюдать за происходящим.

Из окна Бийо, расположенного во втором этаже, не было видно находившегося в первом этаже окна Катрин из-за выступа в стене, о котором мы, кажется, уже упоминали. Однако оттуда открывался прекрасный вид на дорогу из Бурсона, а также на лес, занимавший пространство между горой Ферте-Милон и лесосекой Ивор.

Если бы Катрин вылезла через окно и попыталась пробраться в лес, Бийо мог бы ее увидеть в ту минуту, когда она попала бы в поле его зрения; однако ночь становилась все непрогляднее, и Бийо разобрал бы, что перед ним женщина, но вряд ли с уверенностью мог бы утверждать, что это Катрин, а не кто-нибудь еще.

Мы заранее делаем все эти оговорки, потому что именно так думал Питу.

Питу совершенно не сомневался в том, что, когда ночь окончательно спустится на землю, Катрин попытается выбраться, чтобы предупредить Изидора.

Продолжая краем глаза следить за окном Бийо, он перевел взгляд на окно Катрин.

Питу не ошибся. Когда темнота показалась девушке достаточно непроницаемой, Питу, для которого, как мы уже сказали, ночи не существовало, увидел, что ставень Катрин медленно отворяется; потом она перешагнула через подоконник, прикрыла ставень и скользнула вдоль стены.

Девушке ничто не угрожало до тех пор, пока она следовала этим путем; и предположив, что ей необходимо было добраться до Виллер-Котре, можно было с уверенностью утверждать, что она доберется туда незамеченной. Если же, напротив, она двинулась бы к Бурсону, она неизменно попала бы в поле зрения отца.

Дойдя до угла, она постояла некоторое время в нерешительности, и у Питу появилась надежда, что она пойдет в Виллер-Котре, а не в Бурсон. Но вдруг, отбросив сомнения, она, пригибаясь, перебежала дорогу и устремилась по небольшой тропинке, ведшей к лесу и через четверть мили выходящей на дорогу в Бурсон.

Тропинка кончалась на небольшом, перекрестке, – носившем название Бур-Фонтен.

Когда Катрин оказалась на этой тропинке, избранный, ею путь и ее намерения стали столь очевидны для Питу, что он перестал смотреть в ее сторону и поспешил перевести взгляд на приотворенные ставни, через которые, как сквозь крепостную бойницу, Бийо не спускал глаз с леса.

Вся территория, находившаяся в поле зрения Бийо, была совершенно безлюдна, не считая пастуха, ставившего загон для скота.

Как только Катрин ступила на эту территорию, то, несмотря на скрывавшую ее черную накидку, она не могла не привлечь к себе проницательного взгляда фермера.

Питу увидел, как ставни приотворились и в окне показалась голова Бийо. На минуту он застыл в неподвижности, пристально вглядываясь, будто не доверяя в темноте своим глазам. Однако собаки пастуха, бросившиеся было вдогонку за этой тенью и несколько раз тявкнувшие, вскоре вернулись к хозяину. У Бийо не осталось сомнений в том, что это Катрин.

Подбежав к ней, собаки ее узнали, а узнав, перестали лаять.

Само собой разумеется, что все происходившее было до такой степени понятно Питу, будто он заранее знал все, что должно было случиться.

Он ждал, когда захлопнутся ставни в комнате Бийо и распахнутся ворота.

И действительно, спустя несколько минут дверь отворилась, и в то время, как Катрин была уже на лесной опушке, Бийо с ружьем на плече шагнул через порог и большими шагами направился к лесу по дороге на Бурсон; на нее через четверть мили выходила тропинка, по которой шагала Катрин.