Служба будет проведена на алтаре отечества аббатом Фортье; она начнется в десять часов утра.
Статья 5
Священные сосуды и другая церковная утварь стараниями аббата Фортье должны быть перевезены из церкви Виллер-Котре в алтарь.
Секретарь мэра из рук в руки передал программу аббату Фортье, тот пробежал ее глазами с насмешливым видом и столь же насмешливо проговорил:
Прекрасно!
К девяти часам, как мы уже сказали, на престол принесли ковер, занавески, покрывало и картину, изображавшую Иоанна Крестителя, проповедующего в пустыне.
Недоставало лишь свещников, дароносицы, креста и другой церковной утвари.
В половине десятого всего этого еще не было в алтаре.
Мэр забеспокоился.
Он послал в церковь своего секретаря, чтобы осведомиться, позаботился ли кто-нибудь о том, чтобы перевезти церковную утварь.
Секретарь вернулся, сообщив, что церковь заперта на двойной поворот ключа.
Ему было приказано бежать к церковному сторожу – ведь именно сторожу, по-видимому, было поручено доставить церковную утварь в алтарь. Секретарь застал сторожа сидящим с вытянутой на табурете ногой и корчившимся от боли.
Бедняга вывихнул себе ногу.
Тогда секретарю приказали бежать к певчим.
У обоих расстроились желудки. Чтобы поправиться, один из них принял рвотное, другой – слабительное. Оба снадобья подействовали чудесным образом, и оба больных надеялись поправиться на следующий день.
Мэр заподозрил заговор. Он послал своего секретаря к аббату Фортье.
У аббата Фортье с утра случился приступ подагры, и его сестра опасалась, как бы подагра не перекинулась на желудок.
С этого момента у г-на де Лонпре не осталось никаких сомнений. Аббат Фортье не только не хотел служить на площади, но, выведя из строя сторожа и певчих и заперев все двери церкви, он не давал возможности другому священнику, если бы таковой случайно нашелся, отслужить обедню вместо него.
Положение было серьезное.
В те времена еще невозможно было себе представить, чтобы в дни больших торжеств светские власти разделились с властью духовной, чтобы какой-нибудь праздник мог проходить без церковной службы.
А несколько лет спустя стали впадать в другую крайность.
Надобно заметить, что пока секретарь бегал то к тому, то к другому, он, должно быть, допустил в своих докладах некоторую нескромность по поводу вывиха церковного сторожа, отравления певчих и подагры аббата.
В толпе пробежал глухой ропот.
Стали поговаривать о том, чтобы взломать двери церкви и забрать святые дары и церковную утварь, а также силой притащить аббата Фортье на престол.
Господин де Лонпре был человек миролюбивый, ему удалось успокоить первые взрывы возмущения: он вызвался сходить к аббату Фортье для переговоров.
Он пришел на улицу Суассон и стал стучать в дверь уважаемого аббата, столь же тщательно запертую, как двери церкви.
Однако все было напрасно: дверь не отпирали.
Тогда г-н де Лонпре счел необходимым прибегнуть к вмешательству вооруженной силы.
Он отдал приказание предупредить сержанта и бригадира жандармерии.
Оба они находились на главной городской площади. Они поспешили на зов мэра.
За ними потекла толпа любопытных.
Так как не было ни балисты, ни катапульты, чтобы взломать дверь, было решено послать за слесарем.
Однако в тот момент, как слесарь вставил в замочную скважину отмычку, дверь распахнулась и на пороге появился аббат Фортье.
Он был похож не на Колиньи, спросившего у своих убийц: «Братья! Что вам от меня угодно?» – но скорее на Калхаса, упоминаемого Расином в «Ифигении»: взгляд его горел, а «волосы встали дыбом».
– Назад! – крикнул он, угрожающе подняв руку. – Назад, еретики, безбожники, гугеноты! Назад, амалекитяне, содомиты, гоморцы! Очистить крыльцо Божьего человека!
В толпе раздался угрожающий ропот.
– Простите, господин аббат! – мягко молвил г-н де Лонпре, стараясь, чтобы его слова прозвучали как можно убедительнее. – Мы лишь хотим знать, будете ли вы проводить службу в алтаре отечества.
– Буду ли я служить? – вскричал аббат, впадая в страшный гнев, к чему он вообще был склонен. – Могу ли я одобрять восстание, неповиновение, неблагодарность? Могу ли я просить Бога послать проклятие на Добродетель и благословить порок? Вы же не могли на это надеяться, господин мэр! Вам угодно знать, буду ли я служить вашу кощунственную обедню? Нет, нет и нет! Я отказываюсь служить!
– Ну хорошо, господин аббат! – отвечал мэр. – Вы – свободный человек, и никто не вправе вас принуждать.
– Ах, как хорошо, что я свободен! – подхватил аббат. – Неужели меня не будут принуждать?! Ну, признаться, вы чересчур добры, господин мэр!
Он вызывающе захохотал и собрался захлопнуть дверь перед самым носом представителей власти.
Дверь уже готова была, как говорят в народе, показать свой зад честному собранию, оглушенному подобной дерзостью, как вдруг из толпы вырвался какой-то человек и рванул на себя уже почти закрытую дверь с такой силой, что едва не опрокинул аббата, несмотря на то, что тот был не из слабых.
Этим человеком оказался Бийо. Он побледнел от злости и, насупив брови, заскрежетал зубами.
Как помнят читатели, Бийо был философ и потому ненавидел священников, которых он называл попами и бездельниками.
Наступила глубокая тишина. Все понимали, что между этими двумя людьми должно произойти нечто страшное.
Однако Бийо, столь яростно распахнувший дверь, вдруг заговорил спокойно, почти ласково:
– Прошу прощения, господин мэр, как это вы сказали?.. – спросил он. – Вы сказали… Повторите же, прошу вас… Вы сказали, что если господин аббат не пожелает отслужить обедню, его никто не сможет заставить силой?
– Да, именно так, – пролепетал бедный г-н де Лонпре, – да, мне кажется, именно так я и сказал.
– В таком случае вы допустили серьезную ошибку, господин мэр. А в наше время особенно важно, чтобы ошибки не повторялись.
– Назад, клятвоотступник! Прочь, безбожник! Вон отсюда, еретик! – закричал аббат на Бийо.
– Господин аббат! Давайте не будем оскорблять друг друга, или это плохо кончится! – предупредил Бийо. – Я ведь не говорю вам ничего плохого, я рассуждаю. Господин мэр полагает, что вас нельзя принудить отслужить обедню. А я утверждаю, что это вполне возможно.
