Они почему-то вообразили, что я идеально подхожу для решения этой проблемы.
Стряхнув паука и еще какую-то гадость, пытающуюся заползти мне за шиворот, я отполз подальше от развесистого дерева, откуда на меня могли пикировать любители кусаться, поднял голову и в очередной раз огляделся. Вода уже заметно прибывала, а до края леса – или, вернее, до берега – оставался еще порядочный кусок пути. Озноб, что удивительно, не прекращался. Я счел это дурным признаком.
Одно радовало: направление я не потерял. Дурная это привычка – терять направление, особенно если имеешь компас в кармане и солнце в небе.
Интересно, подумал я, когда меня хватятся? Очень может быть, что не раньше вечера. За это время вполне можно отбросить коньки или копыта – словом, все, что в таких случаях отбрасывают.
Кое-как одолев еще метров сорок, я решил передохнуть. Ползти было уже поздно, плыть – рано, а набраться сил перед решающим и последним, как мне думалось, рывком – самое время.
Озноб внезапно сменился таким жаром, что удивительно, как это мои уши не свернулись в трубочку и не захрустели. Сердце, по-моему, вообще остановилось. Продолжалось это недолго, наверное, секунд десять, но за это время я приблизительно понял, что чувствуют люди, когда умирают. Мне не понравилось. И сразу, без предупреждения, кто-то вновь сунул меня в криогенную установку.
Лихорадка. Самая обыкновенная. Но что-то очень быстро.
И я не сказал бы, что очень вовремя.
Я проглотил тонизирующую таблетку. Подумал – и принял еще одну. Лучше мне не стало, но если организм хоть на время перестанет расклеиваться – уже хорошо. Вода поднималась, затапливая первобытный лес. Она и пахла теперь так, как положено пахнуть морской воде, загнанной в мелкую теплую лагуну: солью, водорослями и лишь немного тухлой гнилью. Море без всяких затей показывало, кто здесь главный.
Когда вода поднялась настолько, что риск распороть себе живот о какой-нибудь торчащий сук сильно уменьшился, я поплыл. Лес медленно тонул, пауки и многоножки спасались на деревьях, а по воде там и сям пробегала рябь – надо полагать, амфибии бросили отсиживаться в укромных местах и принялись охотиться. Ко мне они не приближались. Доплыву! Я твердо верил в это. Четыре километра по твердой почве уже казались мне большей проблемой, чем этот сравнительно небольшой заплыв.
Большинство людей вообще склонно предаваться розовым иллюзиям. Они приятны, а кто же не любит приятное?
Прошло какое-то время, и я начал уставать. Не очень-то легко плыть, когда одна нога не действует да еще отзывается болью при каждом движении. Мертвую древесину затопило повсеместно, из воды торчали лишь зеленые стволы древовидных хвощей и плаунов, а за ними уже желтел и круто поднимался вверх берег. Доплыву, уже гораздо увереннее подумал я. Найду промоину и вскарабкаюсь. Сил мало, но на это хватит…
Откуда-то пришла волна, меня качнуло. Полуметровый зеленый тритон вдруг выскочил из воды как ошпаренный и, запрыгнув на наклонный ствол, шустро замельтешил лапками, торопясь забраться повыше. Тритону отчаянно не хотелось быть съеденным.
Мне тоже. И когда, оглянувшись назад между двумя взмахами, я увидел, что под поверхностью мутной воды ко мне целеустремленно движется нечто большое, я не стал тратить время на осмысление, что бы это могло быть, а равно и на бестолковую суету, способную лишь взбаламутить воду. Я рванул вперед со всей скоростью, на какую только был способен, умудряясь даже подгребать сломанной конечностью. Боль в ноге сразу перестала беспокоить меня, что и неудивительно: ко мне приближался куда больший предмет для беспокойства.
Рыба из океана? Возможно. Здоровенная такая рыбина, метров пяти в длину, то ли еще панцирная, то ли уже костистая, явилась в прилив перекусить недоделанными земноводными, прячущимися от нее в поросших девонским лесом лагунах, явилась – и обнаружила меня. Более продвинутый хищник начал бы кружить возле незнакомой добычи, прикидывая, стоит ли нападать, – но эта примитивная тварь видела перед собою лишь пищу.
Это я-то пища?
Нечего и говорить, что у меня было другое мнение на этот счет!
Самообладания я не потерял, у меня вообще крепкая психика, поэтому сразу решил: деревья – побоку. На дереве мне не спастись хотя бы потому, что нипочем не забраться на скользкий ствол даже со здоровой ногой, не говоря уже о сломанной. Я сразу устремился к куче мертвых стволов, вынесенных сюда, наверное, потопом после хорошего ливня. И знаете – я успел! Причем даже не в последнюю секунду.
В предпоследнюю. Себя-то я выдернул из воды на хаос мертвой древесины одним могучим рывком, какой даже не буду пытаться повторить, а ногу не уберег. Стукнувшись обо что-то, она взорвалась такой адской вспышкой боли, что на секунду я потерял сознание. А когда тьма перед глазами рассеялась, понял: ничего еще не кончено.
Тварь лезла из воды за мной.
Огромная плоская голова, широченная пасть, мокрая бурая кожа с глянцевым отсветом, два выпученных глаза… Конечно, это была не рыба. На меня охотилось такое же земноводное, какие водились здесь в изобилии, но гораздо больших размеров. Этакий царь здешнего леса-водоема, пожирающий своих мелких собратьев во время прилива и отдыхающий в отлив где-нибудь под корягой за невозможностью двигаться… Я поразился, какие у него тонкие и слабые лапы. Достаточно быстрое в водной среде, чудовище переваливалось через первый ствол натужно, как параличное. Задние лапы и хвост все еще находились в воде. У меня появился шанс.
Эх, если бы не нога!..
Весь заляпанный зеленой слизью, я отползал и отползал. Накидайте кучу бревен, полейте ее гелем для душа – и вы поймете, сколь медленно я полз. Тварь двигалась ничуть не быстрее, но я понимал: как только она сгонит меня с этой кучи, я труп. Проглоченный и переваренный труп.
Тварь разинула пасть, оказавшуюся едва ли не шире морды, и испустила крик. Самый искусный звукоподражатель не сумел бы воспроизвести эту смесь кваканья, рычания и писка. Я даже не сообразил, что охотники так не кричат…
В следующее мгновение кто-то дернул тварь за хвост с такой силой, что она наполовину съехала в воду. Захлопнула пасть, замотала башкой, заелозила – но куда там! Не ее слабым лапам было сопротивляться тому локомотиву, что тянул ее назад, в воду. Тварь корчилась, извивалась, выражала извечный протест жертвы, угодившей на зуб более крупному хищнику, и лишь глаза ее оставались такими же бессмысленными, какими были до перемены ролей. Затем последовал новый мощный рывок, и тварь исчезла, обрушив крайнее бревно, а вода возле моего убежища взбурлила. На поверхности показался очень солидных размеров плавник. Ага, понятно… Местный тритон-переросток не был здесь гегемоном, царем и вершиной пищевой пирамиды – на эту роль, как я и думал, вполне успешно претендовали огромные рыбы, терроризирующие в прилив обитателей леса-водоема. Что ж, знай, тритон, свое место в пищевой цепи…
Рыба меня спасла – так на моем месте решил бы стопроцентный оптимист, а я подумал: она дала мне время. Даже не столько мне, сколько моим товарищам и коллегам. Должны же они рано или поздно хватиться, что меня нет подозрительно долго!
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я впал в забытье. Может, час, может, больше. Все сильнее болела проклятая нога. Я лежал наполовину в воде, наполовину на мертвой древесине, найдя такое положение тела, чтобы не утонуть, если отключится сознание. Рыба, сожравшая тритона-переростка, уплыла по своим рыбьим делам. Прямой опасности вроде не наблюдалось, но соваться в воду все равно не стоило.
Я думал о многом: о Реплике, которой суждено быть поджаренной, о нашей экспедиции, о том, что мы наконец закончим работу и вряд ли сюда вернемся… Кислородных миров, где кишмя кишит жизнь, крайне мало только в процентном отношении, а в абсолютных цифрах их в Галактике более чем достаточно. Я вспоминал, как Веня Фейгенбойм, крутя свою козлиную эспаньолку (когда-нибудь он ее оторвет), сказал мне: «Знаешь, Стас, это ясно даже дебилу: Реплике нужны не ксенозоологи, а палеонтологи. Вот эта тварь, которую я нескромно назвал в свою честь, – почти наша, земная, девонская вентастега. Ну, у моей лишняя пара ребер – вот и все отличие. Понимаешь, Стас, мне скучно здесь!»
