– Это значит, сын мой, – сказала Филиппу с улыбкой Анна Австрийская, – что король не любит говорить о государственных делах вне совета.

Филипп покорно выслушал замечание и, улыбаясь, низко поклонился брату, потом матери.

Но Мазарини заметил, что в дальнем углу комнаты составляется группа и что герцог Анжуйский, граф де Гиш и шевалье де Лоррен, лишенные возможности рассуждать громко, могут потихоньку сказать больше, чем нужно. Он бросал на них недоверчивые и беспокойные взгляды, намекая Анне Австрийской, что надо прервать это тайное совещание, как вдруг Бернуин вошел в дверь, за кроватью кардинала, и шепнул ему на ухо:

– Посол от его величества английского короля.

Мазарини не мог скрыть своего удивления, которое тотчас же заметил король. Не желая быть нескромным и в то же время показаться лишним, Людовик XIV немедленно встал и, подойдя к кардиналу, простился с ним.

Гости поднялись; послышался шум отодвигаемых стульев и столов.

– Устроите так, чтобы все постепенно разошлись, – сказал Мазарини тихо Людовику XIV, – и соблаговолите остаться у меня еще несколько минут.

Я кончаю дело, о котором теперь же, сегодня вечером, желал бы переговорить с вашим величеством.

– И с королевами? – спросил Людовик.

– Да, и с герцогом, – отвечал кардинал.

С этими словами он приподнялся на своей постели, и полог, спустившись, закрыл ее. Кардинал, однако, не забыл о заговорщиках, которые стояли в углу комнаты.

– Граф де Гиш, – позвал он слабым голосом, в то время как за опущенным пологом Бернуин подавал ему халат.

– Я здесь, – отвечал граф, подходя.

– Сыграйте за меня, вы очень счастливы. Выиграйте мне побольше у этих господ.

– Извольте, монсеньер.

Молодой человек сел за столом, откуда король перешел к королевам и заговорил с ними.

Между графом и несколькими придворными завязалась крупная игра.

Филипп Анжуйский разговаривал о модах с шевалье де Лорреном, а за пологом кровати уже не было слышно шелеста шелковой одежды кардинала.

Мазарини вслед за Бернуином вышел в соседнюю комнату

Перейдя в свой кабинет, кардинал увидел там графа де Ла Фер, который ждал его, внимательно рассматривая картину Рафаэля, висевшую над поставцом, украшенным серебром и золотом.

Кардинал вошел легко и бесшумно, как тень, и тотчас взглянул на графа, желая, как всегда, по выражению лица собеседника угадать характер разговора.

Но на этот раз он ошибся. Он ровно ничего не прочел на лице Атоса и не заметил даже того почтения, которое привык видеть всегда и у всех.

Атос был одет в черное платье, скромно вышитое серебром. Он носил знаки Подвязки, Золотого Руна и Святого Духа – трех высших орденов; соединенные вместе, они бывали только у королей или у артистов на сцене.

Мазарини долго, но безуспешно старался вспомнить, как зовут стоявшего перед ним человека.

– Мне доложили, – вымолвил он наконец, – что ко мне приехал посол из Англии.

Он сел, отпустив Бернуина и Бриенна, собиравшегося в качестве секретаря вести протокол.

– Действительно, господин кардинал, я прислан его величеством королем английским.

– Для англичанина вы говорите по-французски удивительно чисто, – приветливо сказал Мазарини, посматривая на ордена и стараясь поймать взгляд посла.

– Я не англичанин, я француз, господин кардинал, – отвечал Атос.

– Вот как! Английский король избирает французов в посланники? Это хорошее предзнаменование… Ваше имя, сударь?

– Граф де Ла Фер, – отвечал Атос без того глубокого поклона, какого требовали и сан и гордость всемогущего министра.

Мазарини пожал плечами, как бы говоря: «Не знаю этого имени». Потом спросил:

– И вы приехали сказать мне?..

– Я приехал от его величества короля английского объявить королю французскому…

Мазарини нахмурил брови.

– Объявить королю французскому, – невозмутимо продолжал Атос, – о счастливом возвращении его величества короля Карла Второго на отцовский престол.

Эта деталь не ускользнула от хитрого кардинала. Мазарини слишком хорошо знал людей и увидел в холодной, почти высокомерной учтивости Атоса признак неприязни, редко встречающейся в атмосфере придворных теплиц.

– У вас, верно, есть верительные грамоты? – спросил Мазарини сухо и с досадой.

– Есть, монсеньер.

Слово «монсеньер» с трудом слетело с уст Атоса; казалось, оно жгло его губы.

– Покажите их.

Атос достал депешу из вышитой бархатной сумки, висевшей у него на груди под камзолом.

Мазарини протянул руку.

– Извините, господин кардинал, – сказал Атос. – Депеша адресована королю.

– Если вы француз, сударь, вы должны знать, что значит первый министр при французском дворе.

Атос отвечал:

– Да, были времена, когда я знал, что значит первые министры, но давно уже решил всегда обращаться прямо к королю.

– В таком случае, – бросил Мазарини, начинавший сердиться, – вы не увидите ни министра, ни короля.

И Мазарини встал. Атос положил депешу в сумку, сдержанно поклонился и направился к двери. Его хладнокровие взбесило Мазарини.

– Какие странные дипломатические приемы! – вскричал он. – Неужели еще не кончились те времена, когда господин Кромвель присылал к нам своих молодчиков вместо поверенных в делах? Вам недостает, сударь, только круглой шляпы и Библии за поясом.

– Сударь, – сухо возразил Атос, – мне никогда не случалось, подобно вам, вести переговоры с Кромвелем, я встречал его посланцев только со шпагой в руках. Поэтому я не знаю, как он сносился с первым министром.

Скажу только о его величестве Карле Втором; когда он пишет его величеству королю Людовику Четырнадцатому, то это не значит, что он пишет его преосвященству кардиналу Мазарини. В этом различии я вовсе не вижу никакого дипломатического приема.

– А! – воскликнул Мазарини, поднимая голову и ударяя себя рукой по лбу. – А! Вспомнил!

Атос с удивлением посмотрел на него.

– Да, да… – продолжал кардинал, рассматривая гостя. – Конечно… Я узнаю вас, сударь! Diavolo!10 Теперь я уже не удивляюсь!